Дело княжны Саломеи - читать онлайн книгу. Автор: Эля Хакимова cтр.№ 15

По пути Домна Карповна вкратце рассказала Грушевскому свою горькую жизнь. Рано лишившись матери, она выполняла в доме обязанности хозяйки, заменила мать своему брату. Перед смертью отец выдал ее за купца-старовера, жениха она впервые увидела перед алтарем, обо всем было сговорено за ее спиной. Немалое приданое тут же пошло в оборот, муж слова доброго не сказал за десять лет семейной жизни, зато бил смертным боем. Все пять ее беременностей заканчивались выкидышами. А после смерти мужа, скоропостижно скончавшегося от удара, все его наследство, по давнишнему уговору с ее отцом, полностью перешло брату, Андрею Карповичу Зимородову, который хоть и не бил Домну, а все же воли тоже не давал. Жила она в его доме нищей приживалкой, служанкой и подмогой управляющему. Единственная ее отрада — племянники. Воспитывала сиротинушек тетка, так как вечно больная мать не могла присматривать за ними. А отец так и вовсе угнетал в них всякую веру и любовь, особенно в сыне своем. Мальчик пошел в мать, рос нервным и слабеньким, таким только любовь помогает. Совсем он озлобился, даже на тетку шипит, а тут назло отцу связался с пропащими людьми, смутьянами и богохульниками. Раньше он хотя бы к тетке прислушивался, Бога почитал, в церковь ходил, хотел даже в монастырь — в монахи постричься, да отец не позволил, как бы не на беду свою.

Грушевский несколько иными глазами после этой беседы стал смотреть на вальяжную, дородную красавицу. Сколько же душевных сил понадобилось этой удивительной женщине, чтобы идти по столь тернистому жизненному пути так плавно и спокойно, с тихой верой, достоинством и смирением взирать на людей вокруг, на вечные небеса? Единственное, что покоробило Грушевского, — та страстность, непривычно волновавшая спокойную поверхность глубокого душевного моря Домны Карповны, с которой она говорила о племянниках. А ведь, пожалуй, купчиха очень сильно не хотела прихода в дом новой хозяйки. Княжна могла родить наследников Зимородову, которые отняли бы у первенца и деньги, и огромную чаеторговую империю, построенную еще ее отцом и мужем на приданое Домны. Впрочем, никаких выводов из этого волнения Грушевский делать не стал. Уж больно верующей была Домна Карповна, больно хороша была в своей праведности и смирении.

Попробовал было заговорить Максим Максимович об утопленнице. В первую голову его волновало продолжение поисков княжны. Однако по этому вопросу Домна Карповна уходила в тяжелое гранитное молчание. Неизвестно, на что она надеялась втайне. Что княжна забудется и рассеется, как этот утренний туман над гладью озера? Что все утрясется как-нибудь само собой, и племянники под ее крылом благополучно созреют, оставшись единственными наследниками зимородовских миллионов? По собственному опыту Грушевский слишком хорошо знал, что люди не исчезают бесследно, вот так вот, без вести, без трупа, без последствий для всех, кто вольно или невольно был с ними связан. На вопрос, не могли ли старец и Алена спутать графиню с богородицей, Чалова даже обиделась.

Еще задолго до того, как процессия прошла скорбный путь по мосту, всем стало понятно, что что-то пойдет не так. У дверей домика стоял солдат с оружием на изготовку. Не то чтобы зрелище он представлял устрашающее. Куда там «золоторотцу», снятому, может, с поста у полосатой будки при каком-то памятнике в столице, в своем полинялом, некогда красном с золотыми галунами мундире. Росту он был высокого, местные низкорослые мужички-чухонцы смотрели с невольным уважением на старика-гренадера, но и ружьишко слабое, и рвение не особенное. Было больше похоже, что службу свою он принимает за курорт. И то — лето, озеро, птички поют, рыбки плещутся. Ну и что, что к мертвецу приставили. А кто ж все остальные были, чугунные? Те же самые мертвецы, звания только что повыше, императоры всякие да фельдмаршалы…

Навстречу процессии из избушки вышел городского вида молодой человек, с уверенным взглядом большого чиновника. Оглядев процессию, которая выглядела довольно жалко по сравнению со столичным блеском чиновника, он вежливо обратился к Домне Карповне, обнаруживая неплохую осведомленность о местных жителях и воспитание.

— По просьбе архимандрита и противу вольнодумных собраний, предавать земле почившего мещанина Тимофея Дмитриевича Ложкина запрещено впредь до указа соответствующих инстанций. Домна Карповна, позвольте представиться. Я, чиновник по особым поручениям Владимир Дмитриевич Призоров, к вашим услугам. По телеграмме его высокопреподобия прибыл из Петербурга для расследования… последних происшествий. Не соблаговолите ли проводить меня в усадьбу?

— Мельхиседек… — протяжно выдохнула Домна Карповна.

Этот злонамеренный архимандрит давно уже возмущался тем, что какому-то монаху больше почета, чем ему, так хорошо призревающему паству, так высоко оцененному начальством. Особенно его возмущало отношение к Ложкину Домны Карповны, которая хоть сама денег и не имела, но распоряжалась значительными средствами от имени и по поручению Зимородова. И вот сейчас, когда ненавистный и неудобный во всех отношениях (что это за средневековье такое, в конце-то концов?!) Ложкин почил, появился главный козырь в давнишнем неразрешимом споре между архимандритом и непокорной прихожанкой — нетленность усопшего.

— Хочет доказать, ирод, что старец не святой, — тихо проговорила она, не отрывая глаз от закрытых окон избушки. Специально закупорили, чтобы тлетворный дух поскорее объял старца. Она лишь смиренно попросила чиновника: — Позвольте иеромонахам начать евангелие над усопшим читать.

— Не по чину, — развел руками Призоров. Очень все это было неприятно. Глупо и даже как-то смешно. Но у архимандрита связи, ничего уж тут не попишешь, вот и приходится заниматься таким делом. — Довольно будет и псалтири.

Оставив Алену с псалтирью над гробом с новопреставленным, народ повернул обратно. Шли молча, не решаясь при чиновнике даже перекреститься. В Голубой гостиной, сразу за главной лестницей, самой роскошной по убранству комнате, собралось небольшое общество всех, кто остался в Свиблово после несостоявшегося венчания. Князь тревожно шуршал «Ведомостями». Княгиня, выпрямившись, сидела на диване. Если в точности не знать обстоятельств, то можно было подумать, что это обычные люди приятно проводят время в загородном доме друзей. Все-таки удивительно, какие преимущества дает воспитание и порода, подумалось Грушевскому. Такое присутствие духа при таких обстоятельствах!.. Если не замечать, как взгляд княгини время от времени застывает на предметах, будто вопрошая, касался ли их взгляд той, другой, то посторонний и вовсе ничего не заподозрит.

Представив Призорова, Домна Карповна требовательно уставилась на брата. Грушевский воспользовался возможностью разглядеть Зимородова. Вблизи он производил такое же сильное впечатление, как тогда, когда мощным крейсером пробирался сквозь враждебную толпу любопытствующих у церкви.

Купец был осанист, щегольски и комфортно одет, смотрел барином. Широкое скуластое лицо принадлежало человеку светскому, образованному и уверенному в себе. Быстро взглянув на гостей, он в один момент «просчитал» их всех. У Грушевского не осталось никаких сомнений, что Зимородов досконально разгадал и его самого, и Тюрка. Призоров неуютно передернул плечами и невольно выпрямил спину, как при начальстве. Такую свободу с чиновниками дает только долгая привычка к огромным деньгам и опыт саморазрушения. Следы некоего бунта против мира оставили на этом примечательном лице свои глубокие отметины, как кислота вытравляет даже и самую скалистую породу, самый гранитный камень. Он сидел в кресле у окна и, закинув ногу на ногу, скучливо качал ботинком. На столике под его рукой стоял графин с коньяком и бокал. Сложно было понять по нему, насколько он был пьян. Рука его не дрожала, когда он наливал себе в очередной раз. Но то, что этот человек был не в себе, стало понятно тотчас же, как только Грушевский заглянул в его ясные серые, как и у Домны, глаза.