Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина - читать онлайн книгу. Автор: Александр Пыльцын cтр.№ 108

Первые впечатления их, ленинградцев, о Лейпциге были восторженные. Он им напоминал Ленинград разнообразием архитектуры старинных, XVI–XVIII веков зданий и обилием церквей (костелов), построенных еще в Средние века, множеством скульптурных композиций у фонтанов. А многочисленные ажурные решетки мостов и мостиков через каналы и речушки, правда, не такие и не в таком количестве, как в городе на Неве, еще больше создавали кажущееся сходство.

Да и музеев в городе было немало. Особенно интересными были Музей изобразительных искусств и музей «Книги и письменности», при котором находилась образцовая типография, где печаталось ныне все необходимое на русском языке. Особый интерес у русского контингента всей группы войск и многочисленных экскурсантов вызывало помещение, в котором в 1933 году проходил исторический процесс – фашистское судилище над известным болгарским коммунистом, ложно обвиненным в поджоге рейхстага, – Георгием Димитровым, который своим пламенным выступлением на суде разоблачил фашизм как злейшего врага человечества.

Не меньшей популярностью пользовалась и еще одна достопримечательность Лейпцига – музей-памятник «Битва народов», построенный на городской окраине в честь победы русских войск в 1813 году над Наполеоном, и возведенный рядом с ним православный храм, в котором уже в наше время проводили церковные службы и обряды русские священнослужители. В общем, осваивались мы постепенно с интересным городом Лейпцигом и его окрестностями.

Каким-то образом меня разыскали мои боевые друзья, провожавшие нас на Силезском вокзале Берлина. Вначале нас навестил Вася Цигичко, работавший военным комендантом небольшого городка под Дрезденом и вскоре уезжавший в Союз по замене. А вскоре добрался до нас и Валера Семыкин, который работал в городе Галле, недалеко от Лейпцига, военпредом на одном из военных заводов, который по репарациям подлежал вывозу в СССР. Бывали и мы с Ритой в гостях у Валерия, пока все, что подлежало вывозу, не было вывезено. Ах, какие это были сердечные встречи, сколько было в них искренности, братских чувств! Ведь фронт, а тем более штрафбат, всех нас сроднил. Вот в одном из последних писем от уже покинувшего этот мир Валерия о нашей службе в штрафбате он написал: «Один 8-й чего стоит!» А для него, бывшего штрафника, – особенно.

Примерно через год моей работы в батальоне охраны меня перевели с повышением на должность старшего офицера по оперативно-строевым вопросам городской комендатуры, в непосредственное подчинение военного коменданта города, полковника Борисова. Мне было предложено и новое жилье, поближе к комендатуре – богатый особняк по улице Монтбештрассе, 24 (запомнил же!), принадлежавший ранее какому-то крупному промышленнику-нацисту, сбежавшему на Запад. За мной закрепили и служебный автомобиль «Опель-супер-6» с водителем. Одной из моих новых обязанностей стала встреча и сопровождение по городу именитых гостей Лейпцига. О некоторых из этих гостей я расскажу чуть позже.

Поскольку моим начальником теперь был сам комендант города, мне хочется несколько подробнее остановиться на своих впечатлениях об этом, весьма неординарном человеке – полковнике Борисове Владимире Алексеевиче (если я правильно вспомнил его имя и отчество). Не знаю, достоверны ли были слухи о том, что он – бывший армейский комиссар 1-го ранга, который за неудачу войск в боях под Керчью был будто бы разжалован до младшего офицера (своего рода – штрафник?) и за время войны снова дорос до полковника. Это был очень внимательный, справедливый и доброжелательный начальник, пользовавшийся огромным уважением всех, кому довелось служить в его подчинении.

То ли он вообще по характеру был мягок в обращении, в том числе и со своими подчиненными, то ли эта черная полоса в его биографии сформировала в нем такие качества, но он выгодно отличался от многих начальников, с которыми мне приходилось за долгие годы армейской жизни иметь служебные отношения. Он знал поименно почти всех офицеров комендатуры города и районов (а всего таких районов в городе было шесть), много внимания уделял деятельности командного состава батальона охраны. Может, поэтому он перевел в свое непосредственное подчинение меня, двадцатитрехлетнего майора, имевшего касательство к штрафбату?

Летом 1947 года его срочно отозвали в Москву. И, как оказалось, он снова за какие-то дела или слова (а может быть, это было продолжение керченского дела?) был осужден и сослан в лагеря на какой-то большой срок. Машина репрессий продолжала работать…

Не прошло и месяца, как меня почему-то вдруг приказом по округу Лейпциг перевели во второразрядную комендатуру небольшого городка Дебельн (предполагаемую причину этого события я изложу в той части, где пойдет речь о военном коменданте округа Лейпциг).

Оказавшись в начале 1948 года по замене в Московском военном округе, я разыскал семью Владимира Алексеевича Борисова, и его жена, помнившая меня по Лейпцигу, рассказала, что он снова лишен звания и где-то в ссылке его устроили писарем при лагерном начальстве. Она раз в полгода навещает его и скоро поедет снова. А поскольку он просил привезти ему хоть немного карандашей, ручек с перьями и чернил, стиральных резинок и школьных линеек, то я помотался по Москве, чтобы все это достать, добавил что мог из своих немецких «трофеев», вывезенных для своего, уже двухлетнего сына, и передал ей. После очередной поездки к мужу она рассказала мне, как был рад он, дважды разжалованный офицер, этим канцтоварам. Как сложилась дальше судьба бывшего армейского комиссара, бывшего полковника, военного коменданта одного из крупнейших городов поверженной Германии, мне, к сожалению, неизвестно.

А в комендатуре Лейпцига после отзыва полковника Борисова произошли заметные изменения. Комендантом стал полковник Пинчук, на мое место был назначен майор Гольдин (друг комбата Мильштейна), поменялось большинство военных комендантов районов города. Какое это отношение имело к судьбе Борисова, не знаю, но мне казалось, что первопричиной этих изменений был военный комендант округа Лейпциг полковник Иван Литвин. Отчества его я не помню, но имя запомнил, потому что у него был 12-летний сынишка, которого не в шутку называли Адольф Иванович. Имя это наводило на размышления, особенно если из года 1945 вычесть 12. Получалось 1933 – год прихода к власти Гитлера.

Был полковник Литвин каким-то странным. Только два примера.

Вызвал он однажды на совещание комендантов районов города и комбата, которого на время отпуска замещал я. И не помню уже, почему у меня не было времени переодеться в форму для строя (брюки в сапоги), и я прибыл в брюках навыпуск. Да еще угораздило меня сесть в первом ряду. Совещание Литвин проводил в клубном помещении, на сцене которого стоял большой стол, накрытый красным сукном, а на заднем плане красовался портрет Сталина во весь рост.

Заметив, что я прибыл «не по форме», Литвин стал меня отчитывать, не стесняясь в выражениях. Что я не военный вовсе, раз не ношу сапоги, и что вообще такие штаны носят только дураки, и т. п. Мне стало интересно, чем закончит он эти свои излияния, если обратит внимание на стоящий за его спиной портрет Сталина, где тот изображен в кителе и… брюках навыпуск, хотя раньше чаще всего мы видели изображения Сталина именно в сапогах. И тогда я стал упорно смотреть не «в глаза начальству», а мимо, на портрет Генералиссимуса. В конце концов полковник проследил за моим взглядом, внезапно резко оборвал свое затянувшееся морализирование и со злостью скомандовал мне: «Садитесь!»