Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась - читать онлайн книгу. Автор: Лола Лафон cтр.№ 36

– Провокацию? Вы думали, он пытается вас подловить, как делали агенты Секуритате, посвящая близких в свои планы бежать, чтобы вызвать тех на откровенность?

Надя не отвечает на вопрос, но, понизив голос, говорит, что «вдруг вспомнила кое-что интересное»: когда она поднялась в свой номер за чемоданом (в это время тренеров везде искали и не могли найти), зазвонил телефон.

– Какая-то женщина… даже сейчас не имею ни малейшего представления о том, кто она… сказала, что звонит по поручению моего тренера и что Бела якобы просил ее узнать, хочу я остаться с ним в Соединенных Штатах или вернуться. Я, разумеется, повесила трубку!

Слушаю, испытывая странное ощущение, что рассказ от меня ускользает, что вся история лжива от начала до конца, что «интересное» (на самом деле – несущественная деталь) потребовалось только для того, чтобы добавить напряжения в дешевый шпионский фильм. Надя режиссирует. Она расставляет декорации и персонажей, шлифует тексты каждого из них. Ее собственный текст остается очень коротким, а может, его и нет совсем, этого текста неискусной феи, только и умеющей, что перемещать запятые. Стоит ей раскрыть рот – зрители, судьи и президенты начинают вопить, слова оказываются всегда не теми, которые другим хотелось бы услышать. Вроде этого «Ну и что?», брошенного в ответ Беле, когда «папа» пытался втолковать ей, что никогда не вернется в Румынию. Реплика усталого подростка, девочки, которая не позволяет себе разволноваться из-за отъезда человека, воспринимавшего самого себя как отца. Она-то, между прочим, сейчас предпочитает называть его «менеджером»…

Версии перепутываются, наши слова сражаются между собой, Надя, стараясь одержать верх, лавирует. После этого я несколько дней не посылаю ей ничего – возможно, хочу защитить свой рассказ от ее непрекращающихся попыток переделать текст по-своему. Мне остается назвать не так много дат, Румыния после 1981 года окончательно закрылась для средств массовой информации, и у меня нет об этом периоде почти никаких сведений. Поэтому в главах об универсиаде 1981 года [49] , о Надином уходе из спорта и чествовании ее по этому случаю в 1984-м я буду полностью зависеть от моей героини и того, что она помнит.

– А вам известно, что Самаранч наградил меня олимпийским орденом?

Приходится ее успокаивать: я обязательно запишу все ваши почетные титулы, я непременно расскажу о том, как мир вас чествовал… Все чаще и чаще наши разговоры перестают быть диалогом, обменом репликами. Наверное, в этом есть и моя вина, потому что сейчас, например, я не решаюсь поделиться с Надей своим недоумением. Ну а что бы я могла сказать? Набрала в поиске ваше имя и имя Нику Ч., Сына Самого [50] , и в ответ много раз получила одно и то же выражение: принудительная идиллия. Как задать вопрос об этом? Что такое в данном случае «идиллия»? И что такое «принудительная идиллия»?

Говорят, Сын Самого Чаушеску над ней измывался. Отбирал заработанные ею деньги, чтобы «возлюбленная» от него зависела. Хвастался «своей» олимпийской чемпионкой перед друзьями. Требовал, чтобы в любое время являлась, стоит ему только свистнуть. А чтобы ни одно произнесенное ею слово от него не ускользнуло, утыкал всю квартиру, которую сам же ей и подарил, сверхчувствительными микрофонами…

Казалось бы, омерзительные подробности отношений между Надей и тем, кого румыны втихомолку называли Царьком, после 1989 года стали известны всем. Однако недавно возникла новая версия: румынская желтая пресса опубликовала интервью соседей Царька, где те свидетельствуют: Надя на подаренном Нику Чаушеску «фиате» внезапно наезжала на его виллу в Сибиу [51] потому что была одержима мыслью застать любовника с другими женщинами. Она ревновала. И злилась.

В чьем распоряжении были это тело и эта голова в 1981 году? Кого оспаривали друг у друга Бела и Сын Самого, который потребовал, чтобы слежку за Надей усилили: «Я хочу быть уверен в том, что она нигде не шляется и никого не клеит»?

«Нику Ч.?» Я пишу ей по электронной почте, ничего не прибавляя к этому имени, в полной уверенности, что она мне не ответит. Но она звонит в тот же вечер.

– Понимаете, он был таким пошлым, таким заурядным…

– Заурядным? Но я читала кое-какие свидетельства, и…

– Да-да, именно таким. Я хочу сказать, что это был вполне стандартный пример патологически ревнивого ухажера, знаете, такого, который везде за вами таскается, обыскивает вашу квартиру, лезет в вашу записную книжку. Единственное, что его отличало от ему подобных, – он был министром, то есть возможностей у него было больше, чем у обычного парня. В его распоряжении были армия и секретные агенты! Он помешался на мне после Монреаля…

Она рассказывает множество известных мне историй про Нику Ч., я слушаю, но на самом деле она ничего мне не рассказывает – все это уже было в прессе. А я ни о чем и не спрашиваю.

Наступила осень. Частоту наших контактов за то время, которое я занимаюсь этим проектом, можно было бы изобразить в виде нелепого дерганого графика: иногда мы переговариваемся за день по три-четыре раза, иногда – если прочитанное ее не устраивает – она меня наказывает, умолкая недели на три.

Мне надо ей позвонить или написать, а я оттягиваю момент, я теперь слишком остро реагирую на ее тон, ее паузы, ее упреки. Ложась спать, снова и снова переживаю ее выпады, как в тот день, когда спросила о принесенном в жертву детстве юных гимнасток.

– Принесла в жертву свое детство? Ага. Но что же именно я упустила – из такого уж фантастического? Не шаталась по кафешкам? Не начала раньше времени встречаться с мальчиками? Видеоигры? Фейсбук? Что делают другие между шестью и шестнадцатью годами, что я упустила? И если бы я жила нормальной, по-вашему, жизнью, то кем бы я теперь была?