— Кто это сделал?!
— Это ты сделала? — прорычал я, вбегая в гостиную, где тетя Фея с телевизионным пультом в руке ждала, когда же наконец начнется послеобеденная детская передача.
— Ничегошеньки я не делала, — закудахтала тетя, — а что, что такое?
— Какая-то свинья вылизала мою комнату! — взвыл я.
— Черт возьми, не смей так обо мне говорить, — сказала бабушка, входя в комнату. — Свинья — это ты! Два ведра мусора я вынесла из твоего сарая!
— Мы же договаривались, что в моей комнате никто не прибирается! — орал я.
— Мы же договаривались, что ты сам прибираешься в своей комнате! — орала бабушка.
— Мусор в моей комнате — это мое дело! — кричал я.
— Твоя комната в моем доме — так что это и мое дело, — кричала бабушка.
Нет ничего гаже и трусливее, чем припирать к стенке намеками на собственность! Но старая кошелка именно это и проделывает каждый раз! Когда она так разговаривает с мамой или тетей Труди, это уже мерзко, но они-то хоть зарабатывают сами и могли бы переехать куда-нибудь, если бы захотели. Но обращаться так с несовершеннолетним червяком вроде меня — это уж совсем непорядочно. За это я наказал бабушку своим наводящим ужас первобытным криком, который на этот раз Удался так, что в гостиную сбежался весь народ. Когда я ору от ярости, то не слышу, что говорят другие, я даже вижу с трудом, все во мне концентрируется в этом крике. Лишь когда внутри не осталось и пузырька воздуха и крик постепенно затих, я снова увидел всех моих дам.
Бабушка сказала:
— Ребенка все-таки надо лечить!
Дорис сказала:
— Влепить ему пощечину — мигом вылечится!
Андреа сказала:
— Это всё нервы!
Мама ничего не сказала, а тетя Фея показала всем свои дрожащие руки и захныкала:
— Я вся трясусь, когда он так кричит! И давление, кажется, до трехсот поднимается!
Только тетя Труди мне посочувствовала — она ведь сама только что ссорилась с бабушкой из-за стирки. Положила руку мне на плечо и прошептала:
— Тут уж ничего не поделаешь! Она старая и упрямая!
Бабушка, конечно, старая и упрямая, но на слух не жалуется.
— Ну-ка повтори это громко! — закричала она.
И тетя Труди повторила все, что прошептала мне, громко, на всю комнату. А бабушка снова обвинила ее в наглости. А тетя Труди сказала, что возражает против такой формулировки, потому что сорокалетняя женщина не может быть «наглой», и неважно, что она говорит, все это не наглость. И бабушке пора бы срочно отвыкнуть от манер старого патриарха. Мама и тетя Лизи поддержали тетю Труди. Бабушкино поведение их возмущает, сказали они! А Дорис и Андреа встали на бабушкину сторону — наверное, только потому, что та была против меня.
Чем все это закончилось, я так и не узнал, потому что вдруг зазвонил телефон. Я бросился к нему и поднял трубку. Голос, который я вначале не распознал, произнес:
— Добрый день, можно поговорить с Вольфгангом?
— Я у телефона, — сказал я.
— Здорово! А то я уж подумала, что номер неверный, все время было занято!
Теперь я узнал Йоши. И спросил:
— Ты что-нибудь разузнала?
— Кучу всего, — сказала Йоши, и сердце мое заколотилось. Все-таки это совсем непросто — вдруг обменять мертвого мотоциклетного фрика на живой экземпляр отца.
— Ну так, он существует или нет?
Я старался, чтобы мой голос звучал небрежно, хотя на самом деле с замиранием сердца ждал, что расскажет Йоши. Только она не стала ничего рассказывать:
— Это длинная история, а я в телефонной будке, не хочу, чтобы дома кто-нибудь узнал про все это, а то начнут приставать с дурацкими вопросами. И у меня закончились монетки. Может, встретимся где-нибудь?
Я бы с удовольствием встретился с Йоши у Муксенедера или еще где-то, но мои карманные деньги уже закончились, а просить у мамы аванса не хотелось.
День был солнечный, и я подумал, что сад у нас очень большой, там можно присесть где-нибудь в уголке и поговорить спокойно. И поэтому пригласил Йоши к себе.
Закончив разговор, я заметил, что мои дамы тоже уже закончили скандалить и даже успели помириться. Такие штуки происходят у нас быстро. Бабы друг на друга долго дуться не могут.
Я поджидал Йоши у садовой калитки. Но если б знал, какой фурор она произведет в моей семейке, то все-таки выпросил бы у мамы денег и отправился с Йоши в какое-нибудь кафе.
Они совсем очумели, эти семеро метелок! Раньше-то они видели со мной только Солянку. И воспринимали ее не как «подружку», а просто как одноклассницу.
Я отнес в сад два стакана, мисочку с кубиками льда и дополнил натюрморт двумя бутылками колы. Едва я провел Йоши к садовому столу, едва мы сели, едва Йоши вытащила свое мышино-серое вязание, как между жасминовых цветов показалась голова тети Феи.
— День добрый, день добрый, моя маленькая фройляйн, — сказала она, оглядев Йоши с ног до головы. И, повернувшись ко мне, добавила: — Ольфичка, ты обязательно предложи что-нибудь своей гостье!
Я отмахнулся — мол, не хочу. Голова тети Феи исчезла в кустах жасмина, но три минуты спустя она снова явилась с коробкой конфет и четырьмя шоколадками, возложила все это на стол и возвестила:
— Маленькая фройляйн может налегать на шоколад, ей нечего бояться, что она потолстеет!
А потом тетя Фея, отступив к грядкам с тюльпанами, принялась в них ковыряться, хотя они стопроцентно не требовали никакого ухода.
Обе мои дорогие сестрицы присоединились к ней и принялись проверять, достаточно ли в земле дождевых червей. Не припомню такого случая, чтобы Дорис и Андреа когда-нибудь подходили к грядкам ближе, чем на пушечный выстрел. Из окна гостиной на нас пялились Труди и Лизи. А тень Дракулы за кухонной занавеской совершенно точно была бабушкой. Караулила ли где-нибудь еще и мама, я так и не понял. Когда же Дорис, покончив с подсчетом дождевых червей, двинулась к нам и спросила у Йоши, где берут такую чудесную мягкую шерсть и сколько стоит пятидесятиграммовый моток, мое терпение лопнуло. Я прихватил стаканы и сбежал с Йоши за дом, к дальнему забору, к зарослям красной смородины.
— Суперская у тебя семья, — сказала Йоши, — все такие свойские!
Я вымученно улыбнулся. В первую очередь из-за того, что Дорис и Андреа теперь инспектировали на наличие Дождевых червей землю за домом, а тетя Фея, вооружившись секатором, принялась за кусты смородины, хотя сама всегда говорила, что их надо обрезать только поздней осенью!
Тетя Труди и тетя Лизи тоже внезапно нарисовались в саду. Они вытащили шезлонги и восторженно кричали друг другу, что первые весенние солнечные лучи — самые чудесные. И при этом все время косились в нашу сторону. Даже бабушка поддалась всеобщему помешательству! С лопатой и маленькими граблями она просеменила в сад и громогласно заявила, что теперь-то самое время разделить пучки шнитт-лука, чтобы его размножить.