– Да, да! Я его сразу признал, а он меня – нет. Я ему
говорю: «Разве ты не узнаешь меня, Александра?» – «Какого Александра?» –
сердито вскричал он. «Александра Меншикова, сына светлейшего князя!» – отвечал
я. «Да, я знаю сына его светлости, – кивнул Волков. – Да ведь он не ты!» Тут я
вышел из себя и упрекнул упрямца: «Неужли ты не хочешь узнавать нас в нашем
несчастье, ты, который так долго и так часто ел хлеб наш?!»
Тут он поперхнулся, закашлялся и сбился с патетического
тона:
– Словом, он готов задержаться на час, чтобы повидаться с
вами, батюшка, дабы вы могли отправить какие-нибудь письма…
Александр заискивающе заглянул в лицо отца, ибо не терял
надежды, что тот однажды забудет гордость и попросит государя о милосердии. Но
отец и в этот раз отмахнулся, как отмахивался прежде:
– Никуда писать я не стану. А вот Алексея повидаю с
удовольствием: он же побывал на краю света!
С этими словами он вышел из дому, а любопытная Сашенька,
накинув кружевную косыночку, ринулась за ним.
– Вишь ты – побывал на краю света! – проворчал Александр,
еле волоча ноги, добираясь до стула и тяжело на него падая. – Как будто мы в
другом месте!
Маша вглядывалась в него подозрительно: крепкий винный
запах… да неужто Александр пьян?! Раньше, в компании с пьянчужками Ванькою
Долгоруковым да Петром, воротил нос от их буйства, а здесь…
– Что с тобой? – спросила она с нескрываемым отвращением – и
с криком ужаса отпрянула, когда Александр вдруг, брызгая слюной, высунул язык и
заревел жутким голосом:
– У, высочество, черт тебя побери! Сколько будешь наш век
заедать?!
Маша изумленно хлопнула ресницами:
– Какая муха тебя укусила?
– Муха? Все вы мухи осенние, кусачие, чертовы бабы! Все
из-за вас! Думаешь, почему Наташка да эта распутница Елисавет
государю-несмышленышу в уши такое напели, что он от батюшки напрочь отвернулся?
Тебя ненавидели, тебя, красота ненаглядная!
Маша смотрела на брата, недоумевая, как он умудрился
произнести эти два слова с таким отвращением. Она всегда подозревала, что
Александр недолюбливает ее, ревнует и к матушке, и к батюшке, и к царю – хотя
тот относился к ним обоим с одинаковым пренебрежением. Но такой откровенной
ненависти она не ожидала!
– За что? – прошептала Маша, думая о том, что они – дети
одного отца, ну а Александр думал о другом – о другом и говорил:
– Вы с ними все тягались: у кого гонор шибче. У тебя платье
из серебряной парчи – стало, у Елисаветки должно быть золотое. У нее золотое –
у тебя брильянтовое! Наташка, великая княгиня, колода эта, тебя за красоту
своими бы руками удавила. А ты как с ними держалась? Будто аршин проглотила,
свысока! Вот они и поддались женской мстительности, напели государю в ухо!
– Поздновато говорить об этом сейчас, как ты думаешь? –
усмехнулась Мария. – Толку-то что?
– Толку-то? – От ее вопроса Александр потерял нить разговора
и теперь имел вид человека, который со всего разбега ударился лбом о стену. –
Теперь толку чуть, это как пить дать. А вот коли бы ты не погнушалась тогда,
когда опала батюшкина лишь начиналася, пойти с матушкой, да с Сашкою, да с
тетенькой Варварою в ножки великой княжне да сучке Елисаветке кинуться, они б
из одной только радости видеть твое унижение умилосердствовались – и государя
умилосердствовали. Поползала бы по полу – глядишь, жили б сейчас хоть в том
Раненбурге, а может, и в Ораниенбауме!
– А может, так и остались бы во дворце на Преображенском
острове! – в тон ему продолжила Маша, но Александр не уловил насмешки:
– Да уж нет уж, с Петербургом наверняка пришлось бы
расстаться. Но мы не были бы изгнанниками, сумей ты ежели не удержать государя,
так хоть не отвадить его от себя!
Осипнув от надрывного крика, Александр припал к кувшину с
водой, и Маша получила короткую передышку.
Ей было трудно спорить с братом, ибо совесть ее была
нечиста. Она ведь никогда ни от кого не таила неприязнь к жениху – что ж, разве
он был без глаз и сего не мог увидеть сам, даже если не толклись постоянно
вокруг доброхоты и не талдычили одно и то же о неласковой, ледяной кукле,
неспособной любить, зазнайке, выскочке, плебейке? Она ходила по краешку – вот и
сорвалась, чуть только оступилась. О чем было жалеть государю? О ее
высокомерии? Верно, он да и все другие тоже думали, что именно высокомерие не
позволило ей припасть к стопам государя с мольбою о прощении отца. Но она тогда
об отце и не поминала – только одного боялась: а вдруг, ежели начнет Петра
молить, он пожалеет ее – и простит, то есть не расторгнет помолвку. Это ей было
хуже смерти, ибо ежели о чем она еще молила в ту пору, так именно о расторжении
сего союза, чтобы сделаться свободной и терпеливо ждать, когда по прошествии
приличного времени к ней присватается светлоглазый князь. Она всегда знала
сердцем, что они назначены друг другу, и Провидение рано, поздно ли соединит их
нерушимыми узами. Знала даже там, в Березае, в грязной конюшне, когда, надрывая
сердце, отвергла его и Бахтияр увел ее прочь…
Бахтияр. Как всякая злая сила, он тотчас появлялся даже при
мысленном упоминании его, так что Маша почти не удивилась, когда обнаружила его
высокую черную фигуру прислонившейся к притолоке, как будто стоял он здесь
давно – и готов стоять сколько понадобится. Ишь ты, так и ест ее своими
бесстыжими глазами! Словно и не топил Машу в чарусе, не лез из кожи вон, чтоб
только унизить ее, словно и сам не бултыхался в болотине! А и впрямь – словно
не день прошел, а век!
Александр, со стуком опустив кувшин на стол, тоже глядел на
черкеса. «Не Бахтияр ли его и напоил? – неприязненно наблюдая за обоими,
подумала Маша. – Однако Сашка трезвеет на глазах! Что произошло?»
– И давно ты тут стоишь… слушаешь? – с трудом выдавил
Александр, и черкес усмехнулся в усы:
– Уж порядком!
– И чего наслушался?
– Уж порядком! – повторил Бахтияр, на этот раз усмехнувшись
во весь рот, так что белоснежные зубы его блеснули, словно обнаженное лезвие
кинжала.
Маша едва не застонала, сокрушенно понурившись. Да, тут было
чего услышать! И про колоду Наташку, и про сучку-распутницу Елисаветку, а
главное, про государя-несмышленыша! Господи, волюшка твоя… И здесь, в Березове,
ежели крикнуть «слово и дело», тоже на дыбе окажешься, как и в Петербурге!
– Для чего ты такие слова говоришь? – как бы усовещая
Александра, проговорил Бахтияр. – Лучше бы тебе за его императорское величество
и за всю императорскую фамилию бога молить!