Русская красавица. Антология смерти - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Потанина cтр.№ 80

— Кто дал вам право перебивать эфир?! — кричит Артур. Оказывается, взбучка предназначена не мне, — Черубина говорит, что думает. Мы не собираемся скрывать её мысли и настроения!

Примолкшие, все недоумённо возвращаются в аппаратную. Забавный горбун остаётся мне на растерзание. Невозмутимо повторяю свой вопрос.

— Откуда этот пафос? До эфира вы были настроены весьма скептически, а потом поговорили с моим артдиректором и присмирели. Чем он посадил вас на цепь?

— Здравым смыслом, — хохочет уже пришедший в себя горбун, — Вы ведь и вправду собираете полные залы. Можно ли не уважать ваше творчество после этого?

— Можно, — лезу на рожон я, — Можно, потому что творчество, как сказал Пастернак, это самоотдача. А я отдаюсь не целиком. Я очень многое оставляю внутри маски… Хотите, расскажу, что думаю на самом деле? Хотите, почитаю настоящие свои стихи, не те, что для песен, а те, что изнутри?

— Нет, — паясничает ведущий, — Только посмотрите на неё?! Покорила полмира душевностью, а теперь заявляет, что это были лишь цветочки, и вовсе не душевность… Вы действительно отдаёте себя лишь частями, виной тому — маска. Люди хотят видеть ваши глаза! Но сегодня, я так понимаю, это кончится! Маскарад подходит к концу, дорогие телезрители. Сегодня, после десятиминутного перерыва в нашей программе, несравненная Черубина, внимание, снимет маску! Не отходите от наших экранов…

— Зачем же так долго мучить публику? Вот! — не дав опомниться церберу в аппаратной, пытаюсь стащить маску. От волнения слишком резко схватаюсь за край, слишком рьяно тяну. В маске что-то треснуло, лопнуло и больно заехало мне по скуле огрызком лопнувшей проволоки. Завизжала, перепугавшись. Тот день был для меня критическим и в физиологическом смысле тоже, поэтому на стол моментально извергся кровавый водопадик. Со стороны, как рассказали мне позже, показалось, будто я содрала себе пол-лица. — Здравствуй мир! — кричу, не понимая, — Это я! — бросаю взгляд в зеркало, что за камерой, там окровавленный монстр. — Страшно? — размазываю кровь ладонями, чтобы они запомнили моё лицо, — Будем бояться вместе! Страх расширяет поры! Продиффузируем друг в друга, любимые?

Топоча, как татарское войско, ко мне несутся охранники. Вязать? Нет, спасать. Вид крови пробудил в них инстинкты телохранителей.

— А ещё у меня имеется книга об истории группы! В ней написана вся правда о нас! Не дайте ей затеряться в потоке грамотно околпачивающего пиара…

Это я ору уже в пустоту. На эфирном экране рекламная сбойка.

* * *

Комната гудит от моего напряжения. Я жду приговора. Верю, что обрывки слов попали в цель, верю, что зритель увидит, поймёт, затребует… Верю, но, как любой узник перед судом, боюсь окончательного решения. Так Гумилёв, единственный поэт серебряного века, удостоившийся официального суда советской власти (тогда ещё не научились уничтожать без судебного решения), ждал рокового: «Расстрел!» Так Мандельштам, прилюдно влепивший Алексею Толстому пощёчину, и наслушавшийся угроз о жалобах в верха, ждал визита из органов (дождался скоро, но вовсе не по такому ничтожному поводу, а за стихотворение, высмеивающее Сталина, которое читал только в кругу «своих» и совсем не ожидал о нём доноса). Так Андрей Белый, безумно влюблённый в жену Блока, ждал корёжащего мир «Я не ваша!». /До стука в висках,/ до сердца в тисках,/до нервах в бегах,/ до одури…

«А что, собственно, они мне могут сделать? А по какому, спрашивается, праву?» — казённым формулировочкам я обучена, и прячусь сейчас за них, как паспортистка в нашем районном ЖЭКе.

После акта моего своеволия, трансляцию прервали. Сослались на рану гостьи. Гостья, то есть я, пыталась настоять на продолжении передачи. Я столько ещё не сказала! Сейчас, когда тайна Черубины раскрыта, когда никто больше не может повелевать мною, я хочу говорить людям правду… Но меня не слушали. Артур спешно удалился, Лиличка утащила меня в гримёрку, где набросилась на мою кровотачащую ссадину с неестественной заботливостью. Порез действительно получился глубокий. Я всплакнула.

Шрам через всю скулу не слишком радовал…

— Что же ты наделала, глупая! — кошке-Лиличке жаль было терять такую забавную мышку. Игры со мной позволяли ей чувствовать себя живой. Пальчики-льдинки заботливо бегают по моему лицу. Не отталкиваю, потому что приятно и бесполезно, — Теперь, наверное, придётся тебя убить… — она говорила совсем без агрессии, с искренним сожалением и сочувствием. Я ощущала вполне достоверно, что её больное воображение вполне допускало подобный исход и, спроси Рыбка его совета, порекомендовала бы именно убийство. Не от злобы, в угоду красоте сюжета, которую и я когда-то ставила превыше всего. Она всё-таки была совсем сумасшедшей, эта бедная стареющая Лиличка. Сейчас она больше походила на Дункан, чем на Брик. Безумная страсть к собственной уходящей свежести и мучительные попытки остаться блестящей. Не дай вам Бог дожить до сорока лет с сознанием двадцатилетней соблазнительницы… Впрочем, по ласковым заверениям Лилички выходило, будто лично мне в принципе не придётся дожить до сорока лет …

С момента выхода из студии, у дверей всех комнат, в которых мне довелось побывать, непрестанно маячили два роботообразных силуэта. Я арестована и имею полное право возмущаться по этому поводу. Мобильник отобрали… Всё вежливо, всё корректно… Всё, кроме сути. На каком основании свободного человека почти сутки уже держат под присмотром и не отпускают домой?! В глубине души я надеюсь, что кто-нибудь станет искать … Речь не о посторонних, что вы… Свои, свои должны были видеть вчерашний эфир! Мне не дали объясниться с широкой публикой, не дали рассказать о том, что Черубина врала так долго о себе попросту из-под палки… Но ведь кто-то из знакомых должен был увидеть, должен был понять, в какую переделку я попала, должен был начать поиски… Я не верю во всесилие церберов и рыбное время… Я верю в вас, друзья, и призываю на помощь! Златоглавая Марина, отзовись! Ты ведь знаешь, как здесь, в резиденции Черубины, могут держать взаперти. Милый, смешной, плюгавый балетмейстер… Ты ведь знаешь, где я и у кого в лапах! Свинтус, не будь свиньёй, не дай им сгноить меня… За окном безразличная красотища погрузилась в самолюбование и я, не способная сейчас восхищаться пейзажами, совсем не интересна ей… Люди! Те, кто помнил наизусть мои тексты, и орал их в отключившемся от энергии зале, на кого вы бросили меня?!

— Пойдёмте, — охранник бесцеремонно заглядывает в мои непокои и призывает к ответу. И я, как матёрая Миледи, обворожительно улыбаюсь, моргаю набухшими сочащимися слезами веками, прошу о сострадании.

— Вытащите меня отсюда, мальчик, — наспех облизываю пересохшие губы, — Ты ведь не можешь быть с ними заодно… У тебя такие добрые глаза… — призывно скольжу рукой по бедру, по-лиличковски щурюсь…

«Мальчик» молча показывает глазами на дверь. То ли я не достаточно миледична, то ли ко мне приставили евнухов.

* * *

Все в сборе. Кабинет Рыбки распахивает передо мной однобокую дверь. Угол рабочего стола сервирован, как на праздник. Никто не притрагивается. Должно быть, ждут меня. Понимаю, вдруг, как проголодалась… Вообще, я сама виновата. Ничего не ела это время, демонстрируя вредность и несогласие с политикой церберов. Это я зря. Ничего, сейчас наверстаю. Приглашающий жест Рыбки мигом водружает меня за стол. Легко пробегаюсь вилкой по тарелкам с нарезкой. Ем, удивляясь, откуда во мне берётся столько бесшабашного озорства. Остальные молчат. Артур всосал внутрь и без того впалые щеки, ноздри его мелко дрожат, глаза опущены, Рыбка холодно улыбается, не сводя с меня зрачков-пуговок, Лиличка разгребла перед собой место, опрокинула голову на распластанные по столику руки и отрешённо смотрит прямо перед собой — понятно, разговор будет тяжёлый. Радует, что нас четверо. Значит, не поставят перед фактом, а примутся засыпать объяснениями и аргументами в пользу принятого решения. Не от щедрости, а из выпендрёжа — друг перед другом-то хочется покрасоваться собственной гуманностью…