Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Виноградов cтр.№ 76

Процедура начиналась так. Прибывшие уже сидят на полу мечети наиболее плотным образом, оставив обувь у входа. На балкончике в стене открывается дверь. Появляется Хомейни в черном тюрбане, черном верхнем длинном, свободном одеянии с широкими рукавами. Белая борода, угрюмое, даже насупленное лицо. Это впечатление создается густыми черными нависшими бровями.

Зал взрывается приветственными криками, скандируются лозунги, чествующие Хомейни или проклинающие врагов (имена врагов менялись в зависимости от характера политического момента), в такт слогам люди потрясают рукой со сжатым кулаком.

Хомейни останавливается, не доходя до перил балкона. Он выпрастывает правую руку из-под своей черной мантии, неторопливо поднимает ее вверх, отвечая на приветствия. Затем равномерно помахивает ею всем собравшимся по очереди. Поворачивается медленно влево, никого нельзя обделить. Иногда на балкончик снизу ему протягивают ребенка. Он, не задерживаясь, как кистью, проводит рукой по его голове и дальше машет. На лице никаких эмоций не видно. Оно бесстрастно, только правая густая бровь как бы в изумлении поднята вверх, а левая от этого вроде бы опустилась.

Машет минуты две. Затем делает несколько шагов к креслу с приготовленными микрофонами. Медленно, удобно усаживается. На балкончик вместе с ним выходит кое-кто из ближайшего окружения. Чернобородый, высоченный мулла Тавассоли – нечто вроде начальника канцелярии Хомейни. Он появляется всегда. Чаще всего появляется сын – Ахмад.

Глядя вперед в пространство, Хомейни начинает: «Бессмулахи рахмано рахим…» («Во имя Аллаха всемогущего, всемилосердного…») А далее идет проповедь-лекция – беседа на определенную тему: о войне с Ираком, о могуществе ислама и всемирной исламской революции, о положении женщин, о состоянии дел в управлении страной, об обязанностях депутата меджлиса, о школах, об империализме и т. д. Его тезисы подкрепляются иногда выдержками из Корана в собственной интерпретации. Говорит он монотонным голосом, довольно простым, можно сказать, простонародным языком. Иногда повторяется, но никогда не заикается, не останавливается, мысль от него не ускользает. Жестов никаких нет. Все так и сидят, раскрыв рты.

Телевизионные камеры, расставленные в разных точках мечети, передают в эфир изображения имама, в аудитории работает искусный, но строгий режиссер.

Хомейни говорит, как бы не замечая ни телевизионных, ни кинокамер, ни аудитории.

Несколько раз приходилось видеть, как имам вызывал реакцию аудитории. Когда он с акцентом скажет: «Да будет проклят империализм Востока и Запада!» – и сделает после этого паузу – совсем маленькую, но достаточную для того, чтобы слушатели, находящиеся в нервном напряжении, могли раскрыть рты, – после этого взрываются крики: «Map бар Амрика!» («Смерть Америке!»), потом – «Map бар Шурави!» («Смерть Советскому Союзу!»). Кто-то машет руками, останавливает последний лозунг, дескать, телевидение передает.

Но бывало и иное. Ровным голосом гудит Хомейни: «Я – не ваш вождь, я такой же, как вы, это мне надо целовать ваши ноги за то, что вы сделали революцию». И здесь невиданное зрелище: в толпе не выдерживают, начинают рыдать – громко, не стесняясь, во весь голос. Вот присоединяется еще один, другой… Некоторые начинают бить себя в грудь, рвать за волосы.

Хомейни вынимает платок, подносит к глазам, истерический плач усиливается. На балкончике, обхватив голову руками, стуча по ней (вернее, по тюрбану) в отчаянии кулаком, спиной к стене, на корточках мучается Ахмад. Телекамеры в этот момент крутятся быстро, нужно поскорее выхватить, передать в эфир эти бородатые, усатые лица, глаза, наполненные слезами… Странная картина, которую, наверное, нигде не увидишь в сегодняшнем мире, кроме Тегерана…

Никуда из своего дома Хомейни не выезжал. К нему приезжали из разных концов страны, некоторых он принимал. Иностранных послов прекратил принимать, когда еще находился в Куме. Канцелярия всем давала ответ: на это есть МИД и правительство. Иностранные делегации иногда принимал, но редко, лишь очень важные, например, глав государств исламских стран.

Вообще Хомейни стремился постоянно демонстрировать, что в стране есть парламент, правительство, различные власти, которые должны решать все вопросы, он – лишь духовный наставник. Это ему не всегда удавалось. Время от времени он взрывался проповедями по насущным делам руководства страной, что не только отражало тот факт, что он в курсе всех важнейших дел, но и служило директивными указаниями.

Все, конечно, хорошо знали, что ни одно крупное дело, ни один принципиальный вопрос не может быть решен без согласия Хомейни. Не могло быть и сделано ни одного крупного назначения в верхушке государства без его одобрения.

Хомейни умело расставлял своих людей на ключевые посты. Заметив, например, растущее влияние Бехешти, он, видимо, понял, что просто осадить этого человека будет трудно. Он назначил его верховным судьей, поставив одновременно на пост прокурора своего зятя. Уехав из Кума, он провозгласил главой теологической школы, а позднее и своим преемником аятоллу Монтазери – также своего родственника.

Поскольку Хомейни, несмотря на формальный отход от власти, фактически не выпускал ее руля из своих рук, он подвергался нападкам даже со стороны части религиозных деятелей, указывавших на обещания Хомейни, данные им во время нахождения в Париже, – после победы революции удалиться в Кум и заниматься лишь теологией. Обещания, которые он не сдержал.

Как-то в начале 1981 г., через два года после революции, по телевидению передали фильм о Хомейни, снятый во время его ссылки в Париже, т. е. два года тому назад. На экране был приветливый, подвижный, общительный пожилой человек (не старик, хотя и с белой бородой). Он то смеялся, то слушал серьезно, лицо его было подвижным, глаза блестели хитрецой. Какой контраст с угрюмо-величавой маской насупившегося старца!

Слухи о болезни Хомейни то возникали, то спадали. Иной раз послушаешь сведения из «верного источника» и подумаешь: сколько же раз Хомейни «находился при смерти», даже «умирал»? Было известно, что, помимо иранских врачей, его неоднократно смотрели западногерманские и швейцарские специалисты, что у него неважное сердце и с глазами плохо и т. д. Лучше спросить, чего же нельзя найти у 83-летнего человека.

Свою линию имам вел упрямо и в принципе последовательно: исламское правление – вот она, цель. Он мог и поправить себя, когда убеждался в перегибах. Одно время, например, он с презрением говорил об экономике, особенно о промышленности, о технических специалистах. Главное – это вера в ислам, восклицал он. Пришло время, и уже весной 1981 г. Хомейни начал призывать к энергичным действиям в руководстве экономикой – к всестороннему развитию промышленности и сельского хозяйства.

В своих проповедях он ввел термин «мостазефины», которым он характеризовал угнетенных, обездоленных, хотя, как говорят специалисты-исламоведы, в Коране этот термин обозначает тех, кого надо брать под опеку, включая немощных и слабоумных. Хомейни даже выбросил лозунг «мостазефины всех стран, соединяйтесь в борьбе против империализма Востока и Запада!».