Век тревожности. Страхи, надежды, неврозы и поиски душевного покоя - читать онлайн книгу. Автор: Скотт Стоссел cтр.№ 92

В подтверждение теории установок Селигмана Оман обнаружил, что эти фобии, включая акрофобию (боязнь высоты), клаустрофобию (боязнь замкнутого пространства), арахнофобию (пауков), мурофобию (грызунов) и офидиофобию (змей), то есть явно носившие на ранних этапах эволюции адаптивный характер, гораздо труднее искоренить с помощью экспозиционной терапии, чем страх перед лошадьми или поездами, то есть исторически «нестрашными» объектами. Кроме того, Оман выяснил, что даже страх перед огнестрельным и холодным оружием – объектами «страшными» для современника, но не существовавшими для неандертальца и других эволюционных предшественников, – гораздо легче вылечить, чем боязнь змей и крыс, а значит, страхи, которые вырабатываются у нас легче всего и труднее всего искореняются, прописались в наших генах на относительно раннем этапе эволюции приматов.

Но что полезного в эволюционном отношении несет (и несет ли в принципе) эметофобия? Рвота адаптивна, она избавляет организм от смертельно опасных токсинов. Как объяснить появление генотипа с подобной фобией?

Вот одно из предположений: эметофобия представляет собой генетическое развитие действительно адаптивного побуждения – избегать чужого приступа рвоты. Возможно, инстинктивное бегство от очищающих желудок соплеменников спасало древних гоминидов от воздействия исторгаемых ядовитых веществ. Есть также вероятность, что целый спектр передающихся генетически черт темперамента, поведенческих и когнитивных предрасположенностей и повышенная от рождения физиологическая реактивность в совокупности усиливают подверженность почему-то именно этой фобической тревожности. И у меня, и у моей матери, и у мой дочери высокочувствительная физиология, «нервное» миндалевидное тело и пребывающий в постоянной боеготовности организм, то есть мы отслеживаем опасность ежесекундно. Моя мама, как и мы с дочерью, первостатейный паникер; она натянута как струна: дотронься – зазвенит. В силу этой физиологической реактивности и замкнутого темперамента мы трое в целом более нервные и более склонны испытывать захлестывающие негативные эмоции при столкновении с пугающим стимулом, чем человек с низкочувствительным, незаторможенным темпераментом.

Вот мой разговор с дочерью вечером накануне поездки во Флориду на седьмом году ее жизни.

– Я боюсь завтра лететь на самолете.

– Там нечего бояться, – стараясь излучать спокойствие, убеждаю я. – Что именно тебя пугает?

– Инструктаж по безопасности.

– Инструктаж? А что в нем страшного?

– Там рассказывают, что делать при катастрофе.

– Да ну, самолеты очень надежные. Никакой катастрофы не будет.

– Тогда зачем про нее рассказывать?

– Потому что стюардессам так положено – давать инструкции для пущей безопасности. Но авиакатастрофы случаются гораздо реже, чем автомобильные.

– Тогда почему нам в машине никто не зачитывает инструкции по безопасности?

– Сюзанна! – кричу я вниз. – Иди сюда, поговори с Марен!

Вроде бы страх перед полетами возник у Марен не с моей подачи. Она уже в силу своего темперамента настроена на беспокойство, на сканирование окружающего пространства в поисках потенциальной угрозы; природный склад ее ума – как и мой, как и моей матери, как типичных страдающих генерализованным тревожным расстройством – требует выискивать и проигрывать (прокручивать в сознании, рассматривая со всех сторон) все возможные неблагоприятные исходы. Гнетущее ожидание инструктажа по безопасности, где упоминается приземление на воду и действия при катастрофе, подстегнуло ее тревожность.

Оба моих ребенка унаследовали мой дар драматизировать – представлять и с ужасом проигрывать наихудший сценарий событий, даже если статистическая вероятность этого сценария невелика. Заметив у себя на лице непонятный бугорок во время бритья, я вижу в нем не прыщ (что вероятнее всего), а злокачественную и наверняка смертельную опухоль. Если у меня колет в боку, я подозреваю не секундный мышечный или кишечный спазм, а начало прободного аппендицита или рака печени. Если, попав на яркий свет, я вижу перед глазами мельтешение, я объясняю его не перепадом яркости, а признаком надвигающегося инсульта или опухоли мозга.

Какое-то время спустя мы снова летели на отдых всей семьей. Перед взлетом Марен вцепилась в подлокотники кресла, прислушиваясь к каждому завыванию и лязгу в самолетном нутре и спрашивая после каждого, не сломался ли самолет.

– Нет, все в порядке, – отвечала жена.

– Откуда ты знаешь?

– Марен, ты думаешь, мы посадили бы тебя в неисправный самолет?

Очередной «бряк!» из невидимого двигателя.

– А это что? – готова разреветься Марен. – Теперь-то уж точно сломалось?

Вздох. Яблочко от яблоньки… [181]

Что еще удивительнее, она [меланхолия] в некоторых семьях, минуя отца, переходит к сыну «или проявляется у каждого второго, а иногда и третьего в роду и не всегда принимает точно такой же характер – иногда лишь символически схожий.

Роберт Бертон. Анатомия меланхолии (1621)

Пациент отличается перфекционизмом, стремлением преуспеть, хотя и не эгоцентричным, и чувствительностью к малейшей оплошности. Эти ли психодинамические характеристики выступили причиной депрессии, не известно. Тревожность, судя по всему, над ними преобладает.

Из истории болезни Честера Хэнфорда, составленной в 1948 г. в больнице Маклина

Проявление у детей тех же страхов, что и у меня, обескураживало, однако ничуть не меньше обескураживало обнаруживающееся сходство между моим неврозом и прадедовым. Если я копирую в некоторых поведенческих чертах свою мать, а дети – меня, не значит ли это, что тревожный генотип передается в нашем роду уже (минимум) пять поколений, начиная прадедом и заканчивая моими детьми?

Честер Хэнфорд умер, когда мне было шесть. Я помню его мягким и добрым, уважаемым в семье, но дряхлым, сидящим в кресле-каталке в гостиной моих бабки с дедом в нью-джерсийском пригороде или в своей комнате местного дома для престарелых, в блейзере винного цвета, темном галстуке и серых фланелевых брюках. В 1975 г. он умер, но его присутствие в доме еще ощущалось – печальный мудрый взгляд с фотографий и адресованное ему письмо президента Кеннеди, висевшее на стене гостиной рядом со снимком, запечатлевшем прадеда, президента и Жаклин Кеннеди во время предвыборной кампании.