Мальчик, которого растили, как собаку. И другие истории из блокнота детского психиатра - читать онлайн книгу. Автор: Брюс Перри, Майя Салавиц cтр.№ 5

Однако я не задавал подобных вопросов доктору Стайну, а просто кивал головой, как бы размышляя над тем, что он сказал.

— Идите и почитайте, что говорит психофармакология про лечение СДВ, — сказал доктор Стайн. — Мы можем еще обсудить этот вопрос на следующей неделе, — добавил он.

Я ушел от доктора Стайна с чувством разочарования: и вот это-то и означает быть детским психиатром? Я обучался общей психиатрии для взрослых и знал, что нужно с осторожностью относиться к рекомендациям руководителей, которым может быть свойственна некоторая ограниченность, я знал также, что ограниченностью может страдать и наш диагностический подход. Но я не знал, насколько глубокими могут быть проблемы детей, которых мне приходилось наблюдать. Они могли оказаться в социальной изоляции, иметь задержки в развитии, перенести крайне жестокое обращение, а их направляли в нашу клинику, чтобы мы «исправили» то, что мы просто не могли исправить с помощью имеющихся в нашем распоряжении средств. Как могли несколько часов терапии в месяц и разные «полезные» рекомендации изменить поведение Тины и ее представления о мире? Неужели доктор Стайн на самом деле верил, что риталин и некоторые другие лекарства для лечения СДВ могут разрешить проблемы этой девочки?

К счастью, у меня был еще один руководитель — по-настоящему мудрый и замечательный человек, истинный гигант в области психиатрии, доктор Ярл Дируд. Так же как я, он был родом из Северной Дакоты, и мы моментально это вычислили. Доктор Дируд обучался на аналитика, однако, кроме обучения, он прошел еще опыт реальной жизни; искренне стремился понять людей и помочь им. Он был знаком с теориями Фрейда, но они не имели большого влияния на его мировоззрение.

Он внимательно выслушал меня и спросил, понравилось ли мне раскрашивать картинки вместе с Тиной. Немного подумав, я сказал, что да, понравилось. Доктор Дируд сказал, что это очень хорошее начало. Он попросил меня рассказать про девочку подробнее. Я начал перечислять симптомы, пересказывать жалобы взрослых на ее поведение. Но он сказал:

— Нет-нет. Не нужно про симптомы, расскажите о ней самой.

Я спросил, что он имеет в виду. Он сказал:

— Расскажите, где она живет? На что похоже ее жилье, когда она ложится спать, чем занимается в течение дня. Расскажите мне о ней.

Я признался, что мне все это неизвестно. Доктор Дируд сказал:

— Постарайтесь найти время, чтобы узнать ее. Не ее симптомы. Узнайте, как она живет. Это мой совет.

Несколько следующих занятий мы с Тиной раскрашивали картинки, играли в простые игры или разговаривали о том, что ей хочется делать и кем бы она хотела стать. Когда я спрашиваю детей, подобных Тине, кем они хотят стать, когда вырастут, обычно они начинают так: «Если я вырасту…» Потому что в жизни, окружающей их, как дома, так и по соседству, они так часто видят смерть и насилие, что достижение взрослого возраста не представляется им чем-то определенным. Тина обычно говорила, что хотела бы стать учительницей, а иногда, что хорошо бы работать парикмахером и делать красивые прически. Эта смена желаний обычна для девочки ее возраста. Но когда мы пробовали обсуждать пути достижения ее целей, оказалось, что мне еще нужно постараться убедить ее, что будущее может представляться человеку чем-то таким, что можно планировать, изменяя планы по своему желанию, а не чем-то туманным и непредсказуемым.

Я также разговаривал с матерью Тины о поведении девочки в школе и дома, многое узнав о ее жизни. В школе, разумеется, все шло обычным порядком, но, к сожалению, после того, как заканчивались занятия у Тины и ее брата, оставалось несколько часов между приходом домой детей и возвращением с работы их мамы. Сара просила детей сразу сообщать ей, когда они приходят домой. В случае необходимости соседи, конечно, дали бы ей знать, но после пережитого Сара не хотела рисковать и просить чьей-то помощи. Дети оставались дома одни и обычно проводили время за телевизором. Сара допускала мысль, что, поскольку оба ребенка прошли через сексуальное насилие, они могли затевать игры сексуального характера.

Сара не была плохой матерью, она, как могла, заботилась о детях, но ей приходилось много работать, чтобы прокормить семью, а с работы она приходила совершенно без сил. Любой родитель чувствовал бы непомерный груз, стараясь удовлетворить эмоциональные потребности детей, переживших тяжелую травму. У семьи было мало времени, чтобы поиграть или просто побыть вместе. Мысли Сары всегда были заняты какой-нибудь срочной задачей, требующей внимания — той или иной — экономической, медицинской или эмоциональной проблемой детей, при этом нужно было любой ценой остаться на плаву — не лишиться дома, не потерять работу, не влезть в слишком большой долг.

Моя работа с Тиной продолжалась, и Сара стала при встрече улыбаться мне. Этот час, который предназначался для наших занятий с Тиной, был для Сары возможностью ничего не делать, а просто побыть со своими младшими детьми. Когда это семейство появлялось в приемной, Тина могла первая пробежать в кабинет, а я пользовался случаем, чтобы немножко подурачиться с ее младшим братом (его тоже лечили, но делал это кто-то другой и в другое время) и улыбнуться малышу. Уверившись, что все они удобно устроились в приемной, я присоединялся к Тине, которая к тому моменту уже сидела на своем стульчике и ждала меня.

— Что мы сегодня будем делать? — обычно спрашивала она, оглядывая полки с книжками-раскрасками, играми и игрушками и выкладывая выбранные предметы на столик. Я притворялся, будто серьезно обдумываю эту проблему, а она выжидательно смотрела на меня. Я останавливал взгляд на какой-нибудь игре, выложенной на столик, и глубокомысленно произносил что-нибудь вроде: «А не поиграть ли нам в операцию?» Она начинала смеяться: «Да!» Она руководила игрой. Я потихоньку вводил новые для нее понятия, приучая ее к тому, что сначала нужно подождать и подумать, а потом что-то делать. Иногда у нас возникала некая синхронность в чувствах — мы в унисон чего-то опасались или на что-то надеялись. Я спрашивал, что она чувствует. Потом мы возвращались к нашему взаимодействию в игре. Неделя шла за неделей, и я все больше узнавал Тину.

Спустя какое-то время девочка стала опаздывать на встречи, и это продолжалось несколько недель. На наши занятия был отведен всего час, и из-за опозданий нам иногда оставалось не более двадцати минут. Я сделал ошибку, сообщив об этом доктору Стайну во время обсуждения ее случая. Он поднял брови и посмотрел на меня. Казалось, он разочарован.

Он спросил меня, что я думаю по этому поводу и не кажется ли мне, что имеет место намеренное сопротивление терапии. Я спросил его, не думает ли он, что Тина уговаривает мать приходить попозже или это Сара сопротивляется лечению дочери. Доктор Стайн высказал предположение, что мать привыкла к нездоровью Тины и не хочет что-либо менять. Я не знал, что ответить. Вообще, иногда аналитики рассматривают случаи опозданий как «признак сопротивления переменам». Мне это казалось довольно абсурдным, особенно в данном случае. Подобная идея не оставляла места для непреднамеренной случайности. Согласно предположениям таких аналитиков и доктора Стайна, мама Тины была достойна порицания; а я был уверен, что она делает все, что в ее силах, чтобы помочь Тине. Для того чтобы попасть в медицинский центр, нужно было ехать на трех автобусах с пересадками, а во время холодной чикагской зимы автобусы часто опаздывали, Саре было не с кем оставить детей, и в Центр приезжала вся семья. Иногда не хватало денег на дорогу и приходилось просить у кого-то в долг.