Зулали (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Наринэ Абгарян cтр.№ 57

Ночной свет рисует на половице блеклый квадрат наступать нельзя – обидишь завтрашний день Так говорит нани Тамар.

– И что тогда будет?

– Утро не наступит!

Ишь, думаешь ты. Не то чтобы веришь, но обходишь квадрат стороной, ну мало ли, вдруг случайно наступил, и крокодил солнце в небе проглотил.

В сказках, что рассказывает нани, чудеса вершат пахари, а тысячекрылая птица раз в сто лет отворяет врата мира мертвых, чтобы они могли вспомнить свое прошлое. Прошлое ведь не только живым нужно, говорит нани. Прошлое – путь к своей душе.

Там, откуда ты родом, по краям горизонта стоят восемь медных кувшинов, в каждом заперт ветер. Проснется Бог с утра, откупорит один кувшин, положит его на бок и уйдет по своим делам. А вечером, вернувшись, загонит ветер обратно в кувшин. Там, откуда ты родом, Бог – пастух ветров.

– С неба упали три яблока: одно тому, кто видел, другое тому, кто рассказал, а третье тому… – Нани выжидательно смотрит на тебя.

– …кто слушал, – подхватываешь ты.

– То есть кому?

– Кому?

– А ты подумай.

– Мне?!

– Тебе!

Там, откуда ты родом, время все еще определяют по старинке.

Рассвет – солнце проснулось, восход – солнце привстало.

Полдень – солнце повернулось. Сумерки – время первой звезды, ночь – царствие луны.

В час сумерек, если встать к закату лицом, можно поймать первую звезду в последнем солнечном луче. Тем, кому это удалось, выпадет сто лет счастья.

– Мек-еркус-ерек-чорс-инг [20] ,– скачет по ступенькам худенькая девочка. Мир у нее крохотный, в три ладошки – пять объятий: дом – веранда – лестница – двор – калитка.

Куда бы она потом ни уезжала, кого бы ни встречала, душа ее останется в этом замкнутом круге.

– Мек-еркус-ерек-чорс-инг! – отсчитывает девочка.

У каждого свой путь к душе. У нее он такой. Дом – веранда – лестница – двор-калитка. Любить не перелюбить.

Если бы

Будь у меня дочь, я бы научила ее всему, что знаю сама.

Например – узору английской резинки: лицевая петля, накид, следующую петлю снять. Мы бы на пару с ней вязали теплые шарфы, а наши мужчины теряли бы их с завидным постоянством.

А еще она бы мне подсказывала, что приготовить завтра на обед. Толку от мужчин никакого, на вопрос «что вам сварить?» они отвечают своим коронным «что хочешь, то и вари, мы все съедим». Им не понять, что сложней готовки может быть только выбор блюда.

Будь у меня дочь, я бы научила ее всяким кулинарным хитростям. Например – как, не прилагая особых усилий, приготовить вкуснейший салат зимой. Для этого нужно в сезон баклажанов запечь их в духовке, почистить и убрать в морозилку. Мясистые помидоры взбить в блендере, распределить по пищевым пакетикам и тоже заморозить. В декабре разморозить, залить баклажаны помидорами, нарезать туда репчатого лука и свежей зелени – и праздновать лето посреди зимы.

Я бы рассказала ей, как приготовить закуску из гипомаратрума. И совсем неважно, будет он водиться в краях, где она живет, или нет. Но если когда-нибудь моей дочери перепадет пучок этой травы, она точно будет знать, что с ней нужно делать: промыть, припустить в подсоленном кипятке, залить холодной водой и оставить на 15 минут – чтоб перебить горечь. Переложить на блюдо, посыпать кинзой или петрушкой. Взбить уксус с чесноком и солью, но подать соус отдельно. И есть.

Я бы научила ее сермяжным премудростям, которые мне так никогда и не пригодились, но я их упорно держу в голове потому, что меня им научили женщины моей семьи, – например, что нельзя собирать портулак на картофельном поле, там он ядовитый.

Мы бы съездили с ней в Берд – за купеной и репным кервелем. На заре, когда тихо падает первая роса и земля пахнет, словно в день своего сотворения, мы бы надели простые платья, повязали фартуки, подоткнули их таким образом, чтобы край складывался в карман, и собирали бы в этот карман репный кервель и купену, называемые там, на родине предков, синдруком и шушаном. Мы бы вернулись домой и замариновали их как положено, а потом убрали в каменный погреб – доходить.

Я бы научила ее делать настоящий мацун и беречь как зеницу ока закваску – у каждой хозяйки она своя, на вес золота.

Днем с лысой макушки Хали-кара обязательно спустился бы туман, загребая мир в ватные свои объятия. Мы бы с дочерью сварили суп из просвирняка, заправили схтор-мацуном, накрошили туда горбушку – когда туман, нужно питаться основательно, а потом, завернувшись в плед, сидели бы на увитой виноградной лозой веранде и слушали тишину.

Вечером заявилась бы соседка с кульком незрелых абрикосов, мы макали бы их в крупную соль и ели, как в детстве – гримасничая от кислинки, и сплетничали бы о свадьбе младшего сына Вачинанц Карапета, самого завидного жениха Берда, женившегося на темной девочке из дальнего села. Или о странной болезни Немецанц Арусяк – как приедет в гости свекровь, она лежит – мается мигренью, а как уедет – обратно здорова.

– Ослица! – хмыкнула бы соседка.

– А то! – поддакнула бы я.

Ночь высыпала бы на подоконник целый ворох звездного конфетти – перебирай до утра. Дочь уснула бы на деревянной тахте своей прапрабабушки, свернувшись калачиком. Лицо у нее было бы нежное и светящееся, как у моей сестры Сонечки, руки – длинные и красивые, как у моей сестры Гаянэ. Она умела бы, как моя сестра Карине, шумно смеяться и метко шутить. У нее были бы такие глаза, как у моего брата Айка. Такая преданность, как у моей мамы. Такая сила воли, как у моего отца. Я бы искала в ней черты своих родных, как ищу их в сыне. Искала бы и с тихой радостью находила. Если бы.

Кнарик

Фундук был молодой, сладко-молочный. Скорлупа, если подержать ее во рту, отдавала нежной кислинкой. Можно было постоять в обнимку с деревом и, закрыв глаза, слушать его шершавое дыхание. Или улечься в траву и, слегка прищурившись, глядеть сквозь ресницы в небеса. Там, наверху, кто-то раскидался удивительной красоты облаками и неосторожно ушел. И облака, поддев крылом ветер, перетекали из одних очертаний в другие и невозвратимо уходили за горизонт.

Она была младшей из сестер. Старшей была моя бабушка Тата, средней – Шушик, а младшей – Кнарик.

Бабушка Кнарик ткала ковры. Я могла часами сидеть рядом и, затаив дыхание, наблюдать за ее руками. Ковры получались пестрыми и легкими – с бесконечным, петляющим узором по краю полотна. Иногда бабушка вплетала в эти узоры символы и слова, об этих символах и словах знала только она.

– Наринэ, я где-то здесь буквы спрятала, можешь найти?

Я водила пальцем по светлому полю ковра, по тонкой вязи гранатовой ветви, по крутым бокам узкогорлых кувшинов.