В летописях не значится - читать онлайн книгу. Автор: Евгения Петроченко cтр.№ 71

— Оксана! Оксана, просыпайся!

Она ворочается, дергает головой, не хочет вырываться из объятий Морфея. Но я поступаю в лучших традициях эгоистичной младшей сестры — снова дергаю её за плечо, стаскиваю наполовину одеяло.

Открывает глаза. Непонимающе смотрит по сторонам, с трудом фокусируется на мне. И сразу же её легкие взрываются кашлем, от которого болит сердце.

Не могу это больше слушать. Не могу.

— Оксан, — говорю я, так как она не может даже со мной поздороваться. — Оксан, ты же знаешь, что я тебя очень люблю?

Она кивает. Позади раздаётся звук открывшейся двери. Мама тоже зашла в комнату, смотрит со слезами на глазах, как её дочь давится кашлем.

— Пожалуйста, поверь мне.

Я открываю шкатулку, извлекаю оттуда флакон, открываю крышку.

— Я прошу тебя. Выпей это.

— Что?… — она не может закончить предложение, поэтому я просто сую ей в руку флакон и кладу свою сверху, чтобы он не выпал из её слабеющих пальцев.

— Выпей, — повторяю я как можно настойчивее.

Она смотрит на меня абсолютно непонимающе, но затем медленно подносит флакон к губам. Делает глоток, морщится, кашляет. Я не даю ей выпустить его из рук и снова настойчиво подношу к губам.

— Что ты делаешь? — чуть ли не кричит за спиной мама, но я отмахиваюсь.

— Мам, не мешай.

Мало — помалу, капля за каплей, кривясь и морщась, Оксана выпивает лекарство.

Как быстро оно действует? И подействует ли вообще?

Сестра откидывается на подушку, устало прикрывает глаза.

Пусть полежит. Поспит. Делает то, что требует сейчас её организм.

— Пойдем, — говорю я маме, подталкиваю её к выходу и закрываю дверь.

Едва мы заходим в зал, она начинает громко мне вычитывать, обвиняя в эгоизме, издевательстве над сестрой и ещё тысяче всяких неприятных вещей, которые приходят на ум разозленному человеку. Я не обижаюсь. Сейчас она защищает слабого. Так и должно быть.

Минуты тянутся бесконечно долго. Время стало словно растянутая резинка, которая всё никак не хочет сжаться вновь. Мама бросает на меня хмурые взгляды, папа смотрит новости, игнорируя нас.

Спустя примерно час хлопает дверь.

Сестра выходит из комнаты, бледная, измученная, в домашнем халате и говорит удивленно:

— Кажется… мне лучше.

Мама не понимает ещё, о чем она, уточняет:

— Кашель притих? Слабость отступила?

— Нет, мам, — говорит Оксана. — Мне лучше… вообще. Ничего не болит. Крови нет. И я могу… дышать.

Папа первый подхватывается, переспрашивает:

— Как так?

Но Оксана ему не отвечает, поворачивается ко мне:

— Что ты мне дала? Это только симптомы убирает, да?

— Нет. Должно всё пройти, — улыбаюсь я и добавляю: — Нужно сегодня съездить к врачам, Оксан. Пройти осмотр ещё раз.

Она кивает, совершенно растерянная. Идёт в комнату, на автомате начинает собираться.

Никто из родных ничего не понимает. Но всё чувствуют, что произошло нечто важное. Мама звонит знакомой подруге, которая может помочь со срочным приёмом.

Это кажется им какой‑то фантастикой, не позволяющей поверить в случившееся до конца. Муж сестры варит кофе, молчит, хмурится, переспрашивает по сто раз, что случилось. Мама много суетится и совсем не хочет есть. Папа присоединился к зятю за кухонным столом, но тоже молчит.

Когда мы всей толпой приезжаем в больницу и сестра скрывается за дверью кабинета врача, настроение у всех становится каким‑то странным, с налетом безысходности и совершенно необъяснимой надежды.

Наконец, она выходит, но молчит, лишь прежде потухшие глаза ярко горят на её лице. Она уходит в другое место, потом возвращается, а потом мы снова ждём результаты, хотя бы предварительные.

Врачи на этот раз отказались от принципа "не спеши, чай и болтовня способствуют рабочему процессу" и бегали из кабинета к кабинет, немало возбужденные произошедшим. Нам они ничего не говорили, но было и так понятно, что произошло нечто нестандартное, из ряда вон выходящее.

Спустя какое‑то время пожилая полная женщина, какая‑то заведующая, выходит из кабинета и говорит сестре, не смотря на нас и десяток сторонних слушателей:

— Вы здоровы.

Через неделю и десяток пройденных врачей все удостоверяются окончательно: болезнь отступила, словно её никогда и не было.

Когда у меня спрашивают, что я дала сестре, я смеюсь и отвечаю, что это волшебное зелье. Родные смеются в ответ, но я знаю, что они верят, знаю, что они чувствуют, что это нечто сверхъестественное, не подчиняющееся законам нашего мира. Когда же у меня спрашивают по — серьёзному, я говорю, что это секрет и правду раскрывать нельзя. Им не нравится такой ответ, но они догадываются, что тут действительно есть что‑то, выходящее за рамки того, о чем можно поболтать за чашечкой чая.

Мои отметины постепенно начали сходить на нет. Мази в нашем мире есть действительно хорошие, и надежда на то, что мне всё‑таки повезет остаться без шрамов, не утихает.

Всё произошедшее кажется невероятным сном. Я как будто посмотрела фильм со своим участием, только вот в пользу реальности случившегося свидетельствуют заживающие раны на теле, лежащая у дальней стены шкафа форма адепта зельеварения Магической Академии и боль в груди.

Магистр отказался приходить в мои сны, хотя каждую ночь, лежа в кровати, я стабильно вспоминаю его руки, такие сильные и такие жёсткие, его губы, слишком сухие и слишком горячие, его плечи, такие широкие и такие жилистые, его прикосновения, такие желанные и такие грубые. Он даже здесь, в другом мире, проявляет характер, отказываясь навещать воровку и обманщицу.

Что ж, поделом мне.

С течением времени неприятные моменты стали стираться, оставляя на поверхности только те мгновения, в которых я была счастлива.

Я помнила наше первое и единственное свидание. Как появился его брат и, по всей видимости, узнал меня. Как Раян держал меня за руку, как обнимал при переходе, как нёс мой пакет с пирожными.

Как он напялил на меня этот браслет только для того, чтобы я была в безопасности. Как в своей паранойе поставил на меня маяк.

Это было заботой или навязчивым желанием меня контролировать? Мне кажется, что во всём этом было место и теплу, не только ненависти. Но насколько я права? Не уверена, что вообще умею разбираться в людях, а уж тем более в демонах, да к тому же лишившихся огня.

Мысли о прошлом мучили меня ежедневно. Это одна из самых страшных вещей, случающихся с человеком, — застревание в мыслях о несбывшемся, о мгновениях счастья, о мотивах людей, об оброненных вскользь словах. Это превращается в заезженную пластинку, начинает обрастать подробностями, которые вовсе не имели места и случились лишь в собственном воображении.