Пачка денег — одно ее наличие в шкафу на полке давало мнимую иллюзию свободы и беззаботности. Меня поили, кормили, нежили, заботились; да, пусть молча и без обсуждения будущего, но делали это с душой. И ласковые действия показывали больше слов. Против воли росла все та же пресловутая надежда.
Не хочу уходить… Этот мужчина… Хочу готовить для него завтраки, встречать с работы, хочу улавливать тончайшие волны настроения, расстилать для него постель. Хочу жить в этом доме и в этом городе — уютном, несмотря на осень, сделавшимся родным. Хочу-хочу-хочу!
Но как?…
Ответы пока не приходили. Но все еще оставались теплые пальцы, глубокий взгляд серо-голубых глаз, затаившиеся морщинки раздумий в уголках рта и многозначительная тишина, в которой притаилось угрожающее «нет» и шаткое «да».
* * *
Так продолжалось до субботы.
Шел тринадцатый день с момента подписания злосчастного договора. Издыхала временная линейка, отмечающий окончание двух недель; горящий фитиль все ближе подбирался к бомбе, и волны отчаяния начали яростно крушить плывущий в океане шаткий островок моего мнимого счастья.
Силы, которых раньше хватало на то, чтобы держать хрупкий каркас душевного спокойствия, вдруг иссякли, и стеклянный купол защитного шарика, ограждающий от бури, треснул, промялся.
Предпоследний завтрак на кухне… Казалось бы, еще не последний, но волосы уже дыбом, и куски застревают в горле. Предпоследняя прогулка по Нордейлу: мои судорожные, ищущие помощи и ответов взгляды на лица прохожих — что делать, как быть? Как остаться здесь, в городе, что полюбился больше, чем проклятый Солар? Проштампуйте мне запястье, вставьте чип в сердце, распишитесь хоть на лбу, но только оставьте жить здесь! Только не назад…
Уже завтра.
Тучи над городом заволокли небо, и пейзаж стал напоминать картину-драму: высотные дома из стекла и войлочные неровные серо-синие разводы поверх крыш. С деревьев летела листва; ковер под ногами становился все толще, скрадывая стук шпилек высоких полуботинок, благосклонно выданных мне во временное пользование Саймоном.
Уже завтра надевать их станет незачем и не для кого…
Дэлл шел рядом.
Повернулся, внимательно посмотрел на меня, остановился. Порыв ветра растрепал его волосы и поднял ворот куртки, как бригантинный флаг.
— Ты голодна?
А в глазах тепло, забота и что-то еще… притаившийся огонек близкой свободы?
Хотела ответить, но почему-то не смогла. Лишь забились в голове мысли: «Голодна… До тебя, до этого места, до спокойной размеренной жизни в любви, в твоем доме, не уходи… Не уходи, слышишь?!»
Стенка шарика промялась сильнее.
— Поцелуй меня… — вдруг хрипло выдохнула совсем не то, что намеревалась.
И он подошел, мягко провел по щеке подушечкой пальца и поцеловал. Так знакомо, сладко, волнующе, что хотелось зарыдать. Зарыдать и начать колотить кулаками по его спине, царапать и рвать куртку, топать ногами по шуршащим осенним листьям и орать в голос. Орать, как последняя истеричка, как психопат, как больной в период припадка, как отчаявшийся человек, не готовый потерять самое дорогое… И плевать, что это зрелище вызвало бы жалость на лицах у прохожих, плевать… Потому что, когда так больно, уже на все плевать.
Соберись Меган, соберись, девочка… Ты должна…
Отстранилась первая, выдохнула. Пересилила минутную слабость и заставила себя улыбнуться, выстроив стену в глазах.
— Да, пойдем, пообедаем.
— Куда?
— Не знаю… Выберем что-нибудь новое.
Взяла его под руку, коснулась черной кожи куртки, и мы зашагали вперед.
* * *
Часов в шесть вечера Дэлл ненадолго оставил меня одну — позвонили с работы, — и какое-то время я стояла в его кабинете, слепо глядя на стену, увешанную пистолетами. В центре коллекции все так же зияло свободное место — два зажима-держателя и табличка снизу «Brandt XT-5». Матово отражал оконный свет погашенный монитор, рядом лежала черная ручка с эмблемой какого-то ресторана.
Кожаное кресло, ворсистый бежевый ковер на полу, длинный стол у стены…
Зачем я здесь? Некстати всплыли в мозгу когда-то прочитанные строчки:
Неужели последняя ночь в этом месте?
Утро. В путь. Но за что?
Кто решил — ты, я? Кто?
Мне скажи, мы с тобою теперь… отдельно иль вместе?
Плотные шторы пропускали в комнату сереющий свет уходящего дня.
Потерянная во времени и в собственной жизни — зачем я стою здесь, смотрю на чужие вещи? Тишина дома давила, наполненная тиканьем несуществующих часов. Медленно, стараясь не дышать, я развернулась и вышла из кабинета. Постояла в коридоре (как все знакомо), затем сделала несколько шагов и вошла в спальню.
Посмотрела на тумбу у стены, два светильника, электронный будильник. Перевела взгляд на кровать и едва не согнулась от боли. Безмолвно и бесшумно, будто кто-то перекрыл приток воздуха к легким, опустилась вдоль косяка на пол и закрыла глаза.
* * *
Шеф в этот день пребывал в странном настроении — напряженном и задумчивом. Жевал губы, часто умолкал. Прямая спина, серебристая форма и тишина невпопад.
Группу распустили быстро, а Мак шепнул на ухо что-то про «вторженца извне», о котором Дэлл толком ничего не понял. Переспрашивать времени не было, Чейзера отвлек вопросом Аарон Канн — стратег-тактик отряда; Дэлл не стал ждать, просто вышел на улицу, какое-то время постоял на крыльце, вдыхая вечерний воздух, наполненный тяжелым и прощальным запахом прелых листьев, и зашагал к Неофару.
Сел внутрь, завел машину, какое-то время смотрел перед собой, не способный ухватить о чем, собственно, думает. Через секунду тряхнул головой, снялся с нейтральной передачи и вывел машину на прилегающую к главному офису Комиссии улицу.
Вечерело.
Серое небо над головой; легкий ветерок, треплющий ветки пожелтевших деревьев. Обычный вечер: прохожие, машины, знакомые дома вокруг, светофор в конце улицы.
И тревожно на душе.
Не одна она все это время старалась не думать. Дэлл тоже старался.
Привык, расслабился, на какое-то время потонул в размеренном ходе вечеров, в отсутствии проблем и мыслей. Меган скользнула в жизнь незаметно и осторожно, словно пугливая лиса, старающаяся не потревожить деревянный дом хозяев, и тенью схоронилась под лавочкой — тихая, приветливая и неприметная. Слившаяся с миром. Его миром.
А завтра истекают четырнадцать дней. Хороших по-своему дней, и нож будет отдан.
Свобода.
Привычной радости не последовало. Лишь вновь колыхнулись в душе тревога и непонятная тяжесть.
На перекрестке Дэлл притормозил машину. Дожидаясь зеленого сигнала, задумчиво рассматривал стоящий впереди темно-красный седан с наклейкой «Выпьем сегодня вечером?» на заднем стекле и болтающейся под самым потолком игрушкой-присоской в виде вихрастого гномика.