PASSIONARIUM. Теория пассионарности и этногенеза. Этногенез и биосфера земли. Конец и вновь начало - читать онлайн книгу. Автор: Лев Гумилев cтр.№ 137

Эта война была отражением не соперничества старого, языческого с новым, христианским, а схваткой за преобладание между двумя субэтносами уже сложившегося этноса, из которого выросла Византия. Что же касается потомков римлян, еще не растворившихся в обновленной этнической системе, то для них закончилась фаза обскурации и настало время, когда они уже не могли действовать. Им оставалось только вспоминать.

Приведенного материала нам достаточно для вывода, которого увеличение числа примеров не изменит. Пассионарность античного, или эллино-римского суперэтноса затухала, кристаллизуясь в цивилизации, способной устоять против напора соседей вследствие накопленной инерции. Взорвана эта система была изнутри мощным эксцессом, или пассионарным толчком, который имел место в регионе Скандинавии, Восточной Европы, Малой Азии и Сирии. Эта локализация показывает, что описанный феномен не имеет касательства к социальному кризису рабовладельческой системы и не является плодом сознательной деятельности людей, которые гибли, не понимая, почему им вдруг стало так плохо.

Сдержать процесс и спасти страну не могли ни бюрократический гений Диоклетиана, ни политическая изворотливость Константина, ни военные таланты Феодосия. На Востоке, где образовался новый этнос, условно именуемый византийским, варвары отражены, на Западе они просто замещают исчезнувших римских граждан.

Тот же процесс в Византии проходил при Ангелах и закончился падением Константинополя в 1204 г. Вспышка патриотизма в Никейской империи на время оживила развалившуюся страну, но процесс этнического распада продолжался, и даже мужество Иоанна Кантакузина не смогло его остановить. Византийский народ исчез, растворился, деформировался задолго до того, как османы ворвались в беззащитный, вернее – не имевший воли к защите, Константинополь (5 мая 1453 г.).

Ахеменидская империя погибла от внешнего удара, и обскурация на Ближний Восток пришла позже. Она облегчила победу не Александру Македонскому, а Сулле, Лукуллу и Помпею, Титу и Траяну, а также сакскому вождю Аршаку, основавшему Парфянское царство на развалинах Древнего Ирана.

В средневековом Китае обскурация подкрадывалась исподволь. В середине XVII в. прогнившая бюрократия Мин капитулировала перед крестьянским ополчением Ли Цзычэна, а последнее было молниеносно разбито кучкой маньчжуров, только что объединенных князем Нурхаци [70] . После этого Китай находился в каталепсии 200 лет, что дало повод европейским наблюдателям расценить временную летаргию как неотъемлемое свойство китайской культуры. На самом же деле тут была не болезнь растущей культуры, а закономерное старение этноса, прожившего более тысячи лет (581–1683).

Как ни странно, фаза обскурации не всегда приводит этнос к гибели, хотя всегда наносит этнической культуре непоправимый ущерб. Если обскурация развивается быстро и поблизости нет хищных соседей, стремящихся к захватам, то императив «Будь таким, как мы» встречает логичную реакцию: «День, да мой!» В результате исчезает сама возможность сохранения этнической доминанты и любых коллективных мероприятий, даже разрушительных. Направленное развитие вырождается в подобие «броуновского движения», в котором элементы – отдельные люди или небольшие консорции, сохранившие, хотя бы частично, традицию, – получают возможность противостоять тенденции к прогрессивному упадку. При наличии даже небольшого пассионарного напряжения и инерции бытовых норм, выработанных этносом в предшествовавшие фазы, они консервируют отдельные «островки» культуры, создавая обманчивое впечатление того, что существование этноса как целостной системы не прекратилось. Это самообман. Система исчезла, уцелели только отдельные люди и их память о былом.

Фаза обскурации ужасна тем, что она является серией резких изменений уровня пассионарности, хотя и незначительных по абсолютной величине. Адаптация при столь быстрых и постоянных изменениях среды неизбежно запаздывает, и этнос гибнет как системная целостность.

Таким образом, ясно, что пассионарии никого не вытесняют из этноса, но за счет своей избыточной энергии создают разнообразие, усложняющее этническую систему. А сложные системы устойчивее упрощенных.

Таков механизм этногенеза – природного процесса. И ясно, что ни идея Августина о граде Божием, ни гегелевская тяга к абсолюту, ни философская экзистенция Ясперса к объяснению этого явления неприменимы.

Память о прошлом переживает инерцию пассионарных импульсов, но удержать ее отдельные люди не в состоянии. Их усилия не встречают поддержки у современников, хотя они и небесплодны. Сочинения поэтов сохраняются как фольклор, шедевры художников становятся мотивами народного искусства, история подвигов защитников родины превращается в легенду или былину, где точность описаний противопоказана жанру.

Такую картину мы наблюдаем на Алтае. Там обитают шесть племен, из которых три северных – отюреченные угры, а три южных – осколки древних тюрок. Телесы – потомки тюркютов, теленгиты и телеуты – племена телесской группы, к которой принадлежали и уйгуры, а алтай-кижи – отрасль найманов, попавшая на Алтай в XII в. У всех есть богатый былинный эпос, многие сюжеты которого восходят к временам тюркютского каганата VI–VIII вв., погибшего в борьбе с империей Тан [55; 73, с. 346–348; 100; 142; 203]. Спасшиеся от резни тюркюты укрылись в долинах Горного Алтая, ждали там времени своего возрождения и не дождались [62]. Они перешли в состояние, близкое к гомеостазу, но сохраняли свою героическую поэзию как память о прошлом.

Такую же память о событиях, не только древних, но и сравнительно недавних, сохранили киргизы Тянь-Шаня, джунгарские ойраты (о войне с китайцами в XVII в.), индейцы пуэбло (тэва) и многие другие, некогда могучие этносы, превратившиеся в малочисленные «племена». Кристаллизованная пассионарность – искусство – спасло их от растворения среди соседей, от ассимиляции и связанных с ней унижений. Этносы, находящиеся в этой фазе этногенеза, всегда вызывали чувство глубокого уважения у ученых-этнографов и у «гармоничных» (в смысле градуса пассионарности) колонистов, находивших с аборигенами общий язык. Но у субпассионариев и хищных пассионариев возникала дикая неудержимая ненависть, исключавшая возможность мирного контакта. Особенно четко это прослеживается на истории Северной Америки.

Бо́льшая часть индейских племен, обитавших между берегом Атлантического океана и прерией, пережили свой динамический период еще до появления европейцев. Исключение составляли ирокезы, переселившиеся в бассейн озера Онтарио с запада незадолго до появления европейцев, и, возможно, семинолы. Те и другие сохраняли некоторую пассионарность и вызывали лютую ненависть белых колонистов. Зато алгонкины, древние обитатели этого края, и культурные натчезы, в Луизиане безжалостно истребленные французами, манданы, кри сделались в европейской литературе образцом мужества, честности, верности и прочих хороших качеств. Так их рисовали Фенимор Купер и Шатобриан. Но как только европейцы столкнулись с пассионарными индейцами: апачами, навахами, команчами… образ индейца омрачился. А тихие, трудолюбивые индейцы пуэбло вообще не снискали себе оценок. Европейских авторов больше интересовала их традиционная архитектура, нежели они сами. И это не случайно. Индейские земледельцы – народ очень древний, многое из своей культуры растерявший. Алгонкины многое сохранили, но не могли сохранить пассионарное напряжение, без которого было невозможно остаться независимыми, вследствие чего им пришлось дружить с французами и англичанами. А ирокезы умели отстаивать себя; их погубило только разделение во время восстания колоний. Часть их выступила за Англию, часть – за американцев… и их вырезали те и другие.