PASSIONARIUM. Теория пассионарности и этногенеза. Этногенез и биосфера земли. Конец и вновь начало - читать онлайн книгу. Автор: Лев Гумилев cтр.№ 108

Дальше читаем внимательно. Автор сопоставляет «завершение периода поступательного развития»: империю Цинь в Китае» (221–202 гг. до н. э.), царство Маурья в Индия, Римскую империю и эллинистические государства. Но в III в. до н. э. царства диадохов в Египте, Сирии, Македонии, Бактрии были отнюдь не могущественны, а Рим изнемогал во Второй Пунической войне. Царство Маурья в Индии распалось после смерти Ашоки в 226 г. до н. э. Не получается! На Западе – развал, а в Китае – интеграция. Если же сопоставить Китай с эпохой Августа, то хронологический допуск достигает 300 лет. Не много ли?

Идею «осевого времени» как источника духовной жизни опровергает история древней Америки, а ведь майя, тольтеки и предшественники инков в Андах (культура Тиуанако) ничуть не уступали древним китайцам, индийцам, персам, иудеям и грекам. И уж совсем неверно, что Китай сдерживал натиск монголов-кочевников, скорее наоборот.

Можно найти и другие поводы для недоумений, но дело не в этом. Концепция Ясперса – наиболее обоснованная попытка понять историю как благодеяние, оказанное первобытным дикарям теми пятью народами, которые создали «прорыв», или скачок, как бы родились заново. Это оформление взглядов не только Августина, идеи которого послужили первоисточником всех ересей Средневековья, но даже древних иудейских мыслителей, создавших учение о своей богоизбранности. Исходя из учения об этногенезе как о повсеместно возникающем процессе, согласиться с Ясперсом нельзя, но одного несогласия мало. Попробуем применить доказательство от противного (ad absurdum), но не путем академического разбора мелочей, в которых легко утонет любой спор, а методом наглядного обозрения исторической действительности на протяжении тысячелетия, следовавшего за «осевым временем».

Для начала скажем, что отмеченный Ясперсом параллелизм развития нескольких культур древности действительно имел место, но он не был ни единственным, ни столь плодотворным, чтобы выделить китайцев, индусов, иранцев, иудеев и греков в особую категорию людей [55] ; и он затух, как и прочие пассионарные взрывы этногенеза. Таков наш контртезис. А теперь перейдем к изложению оного.

Так же как вне этноса человеку плохо жить вне привычных ему природных условий, подогнанных предками под его потребности. Нами были описаны механизм возникновения антропогенных ландшафтов и его связь с фазами этногенеза. Эта довольно жесткая связь также зависит от коллективного настроя этнической системы, образующей этноценоз, развитие которого сопряжено, как мы теперь знаем, с уровнем пассионарного напряжения, а также с характером адаптации в ландшафте и наличием той или иной этнической доминанты. При таком подходе к сюжету исследования сама собою отпадает европоцентристская идея о преимуществе технической цивилизации над развитием другого типа. Действительно, почему считать земледельческие культуры Индии или охотничьи культуры эскимосов Канады менее совершенными, нежели способ жизни обитателей урбанистических агломераций? Неужели только потому, что последние привычны для большинства наших читателей?

Однако если мы оторвемся от обывательского субъективизма, то нам потребуется надежный критерий для сравнения этносов и суперэтнических культур, потому что они действительно не могут считаться вполне равноценными друг другу. Для этой цели следует снова обратиться к рассмотрению особенностей этногенетических процессов и, не ограничиваясь простым описанием, дать интерпретацию на базе открытой нами пассионарности, где фазы этногенеза и смена состояний антропогенных ландшафтов будут коррективами друг для друга.

То, что разница этнопсихологических стереотипов определяется климатом, рельефом, флорой и фауной этнических месторазвитий, было известно задолго до Монтескье. Эти идеи фигурируют еще у арабских географов X–XIV вв., являясь фундаментом географического детерминизма, неверность коих заключалась не в ложности, а в недостаточности объяснения наблюдаемых явлений. Географы этого направления не учитывали главного – динамики этнопсихологических складов, меняющихся в течение веков единообразно и закономерно. Поясним это на наглядных примерах из русской литературы и истории.

Русский, а точнее – великорусский этнос существует очень давно. Если даже не брать мифического Рюрика с не менее мифическим Олегом и Игорем, то во всяком случае наши непосредственные предки зафиксированы уже после татарского нашествия, где-то в начале XIV в. Они такие же русские, а разве они вели себя так, как ведем себя мы? Нет, совсем не так. Например, Пушкин, когда его обидели, стал стреляться на дуэли. Ведь никто из нас, когда его будут оклеветывать, ругать или про жену говорить гадости, на дуэли драться не будет. Являемся ли мы по отношению к современникам Пушкина иным этносом потому, что мы ведем себя иначе? Как будто на это до́лжно ответить утвердительно… А может быть, и нет? Потому что интуиция нам подсказывает, что Пушкин был такой же русский человек, как и мы. И смена стереотипа поведения нам кажется вполне естественной. Ведь за 300 лет до Пушкина, в эпоху Ивана Грозного, когда дуэлей не было и вообще их не знали, как повел себя, например, купец Калашников, жену которого обидел опричник Кирибеевич? Лермонтов совершенно точно это описал. Купец улучил момент и в честном кулачном бою нанес противнику нечестный удар в висок. Он убил обидчика, пожертвовав за это собственной жизнью. С точки зрения людей эпохи Пушкина и Лермонтова – это была великая подлость. Так не делают! Если ты вышел на честный бой, дерись честно. Но с точки зрения современников купца Калашникова, тот поступил абсолютно правильно, и даже сам Иван Грозный сказал: «Казнить-то я тебя казню, так как убийство было подлое, а велю палача нарядить и по всей Москве звонить, а твоим родственникам торговать безданно и беспошлинно, потому что у тебя были основания убить моего верного слугу».

Но еще на 200 лет раньше в таких случаях никто вообще не старался убить своего обидчика, особенно если тот имел высокое социальное положение: был удельным князем или влиятельным боярином. Обиженный дружинник, священник или смерд просто уезжал в другое княжество. Раз в Москве плохо обошлись – поехал в Тверь. А если и в Твери плохо обошлись – в Суздаль, а если в Суздале не понравилось – ехал в Литву. Совершенно иная реакция на обиду, совершенно иной стереотип поведения. Следовательно, по принятому нами принципу речь в данном случае должна идти о совершенно разных этносах. Но мы-то знаем, что это один этнос и что мы встречаем явление, не фиксированное в статике, а процессы закономерных изменений; каждое явление следует брать с его прошлым, с перспективой его будущего. Можно усомниться, что такие нюансы поведения, как реакция на обиду, имеют значение для географии, но есть равновеликие явления, хотя и менее яркие, которые активно формируют антропогенный ландшафт.