Он тупо смотрел на зеленый платок продавщицы, не произнося ни слова, одеревенев, и краска разливалась по его лицу.
И продавщица смутилась.
– Брать чего будете, ну? – повторила она грубым голосом и нахмурилась.
Илья оттолкнул соседку, выскочил из магазина и побежал по улице…
День пятый
– Опять я заснула? Господи, что это со мной! Который час?
– Четверть третьего.
– Кошмар! Перед Дусей неудобно… Вставать надо, да?
– А все равно льет, носа не высунешь.
– Ты небось с голоду умираешь? А вообще, чего я переживаю, правда? Могу я хоть раз в жизни поваляться?
Вода за окном бормотала на разные голоса. Поток скатывался по желобу с крыши, бил в ржавую железную бочку, мокнувшую на углу дома.
– Саш, – сказал Илья, – может, позвонишь? Попросишь еще хоть пару дней? Шестнадцатое уже.
Она покачала головой.
– Заболей. Бюллетень сочиню.
– Конец квартала, Илюша, такая запарка. У меня отпуск за свой счет, не как некоторые…
– Я четыре года в отпуске не был.
– Меня ждал, что ли?
– Тебя.
Она взяла ладонь Ильи и легла на нее щекой.
– Сашк… – Он смотрел на нее и улыбался. – Сколько у тебя было мужиков?
– Что за глупости? – с досадой, сердито сказала она. – А если я скажу – сто? Ты оденешься и уйдешь? Так, что ли?
Илья принужденно рассмеялся.
– Чего же раньше не поинтересовался?
– Вот взъелась… Ладно тебе!
– Все-таки как ты изменился, Илья! – покачала головой Саша. – Если бы ты меня не окликнул в этой самой пельменной – в жизни не узнала бы. Другой человек… А какой ты был хороший! Ты когда на меня смотрел, у тебя лицо было совершенно идиотское. – Она выпучила глаза и приоткрыла рот. – Вот такое! Смешной… И уши торчали.
– Сроду не торчали.
– Тогда торчали. Ты же лысый был, стригли вас в школе…
– А у тебя зато коленки красные были…
– Запомнил! Они у меня и сейчас не лучше… Ты был такой милый…
– То-то замуж за Олега вышла.
– Всю жизнь поминать будешь?
– Милый… – Илья усмехнулся. – Так бы и помер в девках. Славку Розанова помнишь? Вот он меня уму-разуму и научил. Ты, говорит, книжек поменьше читай, комплиментик какой-нибудь про глазки, про ушки – и свет вырубай!
– Фу, гадость какая!
– Да… Я уже в институте учился, а все таскался со своей невинностью как с писаной торбой… Другой раз вижу – понравился. Сама придет, рядышком сядет, послушает, послушает, а там глядишь – она в коридоре с тем же Славкой целуется… И с горя вспомнил Славкину науку. Такую ересь понес! Но уж все по правилам – и про ушки, и про ножки. И пошли дела на лад прямо на глазах…
Саша умирала со смеху.
– …И оказалось, есть у тебя душа или нет – не важно. Важно знать сумму приемов. Как во французской борьбе.
– И со мной, значит, сумма приемов?
Илья ухмыльнулся хитро, а Саша швырнула в него подушку.
День застыл и не кончался, тягучий, уютный.
Временами комнату заливал сумрак, казалось, что вечереет. Потом налетал на озеро ветер, стекло дребезжало в окне, и скоро опять светлело. Ночь все не наступала.
Ни на минуту не смолкал дождь, вода звенела о край бочки.
Саша пила молоко в кровати, обложившись подушками и завернувшись в одеяло. Когда Илья молчал, она скучала.
– Чего не ешь? – спрашивала она нетерпеливо.
Илья в трусах и свитере скрючился у окна с приемником в руках. Менялись голоса, мелодии, захлебывалась чья-то морзянка.
– Опять страдания?
Он усмехнулся.
– Врач, а натощак куришь, – сварливо сказала Саша.
– Я на себя злюсь, – отозвался он. – На то, что раньше не ушел. Чего ждал? Все ясно было… другой раз дня за три слова не скажем. Молчим. Молчим – и все. А увижу, что она помириться хочет – нарочно какую-нибудь грубость ляпну. Чтобы всякое желание отбить.
Саша слушала отчужденно.
– А зачем терпела?
– Любила, наверное.
– За что?
Он пожал плечами:
– А полегче можно вопрос?
Прикончив молоко, Саша отставила банку и потянулась за сигаретами.
– Не надо, я сама, – раздраженно сказала она, когда Илья хотел подать ей пачку.
Прикурив, устроилась поудобнее, подоткнула одеяло.
– Я одного не пойму, – зачем тут я затесалась? Пришла, змея, семью поломала…
– Не было семьи. Ломать нечего… Пыжились вначале – не вышло. Ну и ладно, все довольны. У нее своя жизнь, у меня – своя…
Вкрадчивый французский голос плыл по избе, по темным бревнам к почерневшей матице, к березовым веникам, развешанным вдоль печи на просушку.
– А я всегда люблю за что-нибудь, – сказала Саша. – И знаю, за что. Или придумаю… А терпеть вот так – не стала бы. Собрала манатки – только бы ты меня и видел.
– Это сказать легко.
– А я однажды так и сделала. И не жалею. Ну, тряпки подешевле… Зато сама каждую копейку заработала.
– А родители?
– Родители за свои деньги захотели в мою жизнь вмешиваться. Мне это ни к чему.
– Нельзя так, Сашка. – Илья покачал головой. – Чем ты хвастаешься? Все ниточки пообрываешь… Что ты всех своей меркой меряешь?
Саша смотрела на него враждебно.
– Что ты понимаешь? – презрительно сказала она. – Ты думаешь, я не могла замуж выйти опять? Охотников хватит. Могу поделиться, кому надо… Вон один, два года за мной ходит… физик. Ему сорок, а он мне стихи пишет дурацкие. Скажу – не могу сегодня, он и не рыпается, до утра не звонит. Пришел бы проверил – может, я с другим? Приревновал бы. Скандал устроил! Где там… Как телевизор. Включишь – работает, повернул ручку – он и замолк… Я себя уважать хочу хоть за что-нибудь. Я лучше от первого встречного ребенка рожу, а лишь бы мужа мне не надо!
Илья развеселился.
– Выходит, тебе мало, что любят, – засмеялся он. – Тебе надо, чтобы любили так, как тебе хочется.
– А как же! – Она с яростью хлопнула по одеялу. – На кой черт тогда все эти книжки? Все эти Наташи Ростовы и Настасьи Филипповны? Если в жизни ничего этого нету? Господи, чего я только не делала, чтобы эта проклятая обыденность между нами не влезала! Я не про обед – я целый полк накормлю и обстираю играючи. Было бы ради чего! А Олег мне говорит: “Ты хочешь, чтобы мы сто лет прожили вместе и дрожали при виде друг друга, как в первый раз. Так не бывает”. Почему не бывает? Да зачем же я на свет родилась? Женщина я или нет? Если ни один не способен за меня глотку перегрызть! Не все! Один только человек! – Голос ее задрожал, но Саша сдержалась. – А не бывает – так я и одна помру…