– Удавлю дешевку… – пробормотал сиплый голос.
– Да энто баба здешняя, – услышала она Малафея. – Брось, Катька…
Она видела над собой пухлый, криво улыбающийся рот и серьгу в ухе. Рядом кто-то сдавленно стонал.
– Вали отседа. Хайло разинешь – пойдешь на шкварки…
Перепуганная, она стояла посереди горницы, прислушиваясь к голосам на дворе.
– Эй, ты где, баба? Тащи воды!
– Никуды не пойду. – Варвара заплакала. – Спать хочу, ночь на дворе…
Малафей шагнул к ней, она отпрянула. Из ладони у него торчал финский нож.
– Пришью, как жучку!
На траве лежал мужик с посеревшим, заросшим щетиной лицом и прерывисто, с присвистом дышал. Варвара попыталась задрать намокшую кровью рубаху, но он со стоном ударил ее по руке.
– Чего же ты дерешься, дурень? Стерпи маненько…
– Не довезу я его! – с надрывом закричал малый с серьгой в ухе, тот, которого Малафей назвал Катькой. – Ты глянь, Сопатый, он пузырями пошел…
Краснорожий детина с железным бочонком в огромных лапах покосился на лежащего:
– Доходишь, Лёвчик?
– Ишо у Катьки на поминках спляшу, – пробормотал тот.
Варвара разорвала рубаху, промыла рану под ключицей.
– Ну, огрызок, – проворчал детина. – Баба заложить – тебе не жить…
Пока Варвара перевязывала, они сновали от телеги к риге, таскали какие-то ящики, рулоны ткани, овчины. У Катьки в руках развалилась коробка, на голову Варваре посыпались связанные парами новенькие галоши.
– Дождетесь легавых… – торопил Сопатый. – Карасин под низ…
Заложив яму досками, они взялись за лопаты.
Лежа рядом с Палашкой, Варвара слышала, как Малафей возится у стола. Вспыхивал огонек цигарки, да бутылка поблескивала на лунном свету. Вдруг он запел тонким слезливым голосом:
В последний час разлуки
С тобой, мой дорогой,
Не вижу, кроме скуки,
Утехи никакой…
Варвара села на полатях:
– Табе угомон будеть, ай нет? Уж подыматься скоро…
Он встрепенулся:
– Песню играть можешь? Ступай сюды, живо!
Она подошла, увидела на столе шмат сала в тряпице, хлеб, банку консервов. Он протянул ей стакан.
– Лутче хлебца дай.
– Забирай всю добро! Знай пензенских!
Варвара выпила, ей обожгло горло. Малафей смеялся:
– Энто ж Спиртяга Иваныч, отец родный! Эх, зяблики танбовские, кошкодёры! Нагляделся я на вашу дурь, будя…
– Батюшки, вино какая пьяная! – Сало она сунула в юбку, взяла ломоть хлеба и нюхала. – Плыветь все кругом…
– Мине ежели накатить – нипочем не удержишь, – распалялся он, наливая. – Уж такой я мужик! Не гляди, что я росту курячьего, кого хошь обломаю и рядами положу…
Она засмеялась:
– Разбойник ты, Соловей Панкратич…
– Малафей, не соловей!
– Я с тобою вино пью, а ты меня после зарежешь…
– А ну, спевай мне песню на дорожку!
– Далеко собрался?
– На кудыкину гору! Мы военных тайнов не выпущаем…Эх, душа наружу толкается!
Он чиркнул спичкой, нагнулся и достал из мешка бронзовый канделябр. Варвара с восторгом смотрела, как он поджигает одну за другой толстые свечи и втыкает в рожки.
– Щяс праздновать будем, балы баловать, как у господ ахвицеров в Красном Селе…
Огонь заиграл на потемневшей позолоте, по бревнам побежали тени.
– А один… слышь? Штабс-капитан фон Бреверн. Вперлися мы к ему. Так что, вашскородь, ступай под арест. А он ухом не ведеть, с хрусталю выпиваеть. Вы кого напужать хочете, скоты? Энто мы, значить, комитет ротный… Я есть русский ахвицер! Цапнул у Гараськи штык австрийский и пырь себе в брюхо! С его кровища текеть, а он, сволочь, сидить и красную вино кушаеть…
– Пропадай моя головушка! – Варвара махнула рукой. – Ишо наливай!
Со стаканом в руке, привалясь к плечу Малафея, она завела глаза к потолку и запела:
В воскрёсный день рано,
Да в воскрёсный день рано,
Сине море играла…
Малафей жмурился и мычал, подпевая. Рука его лежала на Варвариной груди.
Посередь синя моря
Случилася горе,
Да и случилася горе,
Тама Марья тонула…
По щекам ее текли пьяные слезы. Он завалил ее на лавку, она неуклюже отбивалась:
– Отвязни, сатана…
– Тебе как звать-то, ясноглазая?
– А вота не скажу…
Свечи в канделябре оплыли, последняя зашипела и погасла. Небо за окошком начинало светлеть.
Варвара открыла глаза. Спихнув к стенке храпящего Малафея, сползла на пол, с трудом поднялась на ноги, шатаясь, пошла на двор.
Она копает, тяжело дыша, стараясь не промахиваться лопатой. Наконец показались доски.
Просунув черенок в дыру, налегла всем телом, вынула одну. Достала верхнюю коробку. Под ней открылся прикрытый рогожей рулон ситца в мелкий цветочек. Выцарапала всю штуку и стояла, покачиваясь, поводя по двору мутным взглядом. Прибрела к землянке, пошарила под стрехой, затолкала рогожу в щель.
У колодца вытащила бадью, опустила лицо в воду, напилась и поплелась обратно. Споткнулась, упала и захрапела, раскинув тело посереди двора.
– Убью паскуду! Придушу, как жучку!
Малафей остервенело бил ее босыми ногами, отшвыривая виснущую на нем, орущую Палашку.
– Девку щяс покалечу! Говори, чего сперла?
– Пусти, чорт, дай дыхнуть! Мужуки энто, мужуки…
– Каки таки мужуки? Что ночью были?
– Другие, кажись… – Она судорожно глотнула. – Я те шумнула, а ты ровно покойник… На двор пошла, гляжу, мужуки чужие. Они мене как стукнуть…
– Все брешешь, ведьма!
Он ударил ее, выдернул нож и раскрыл. Варвара оцепенела, острие уперлось ей под челюсть.
– Ой, мамыньки! – завизжала Палашка.
– А ну, брось бабу! Не балуй… – раздался голос.
По двору шел командир, Крячихин постоялец, в сопровождении двух бойцов. Люди в красноармейской форме, пешие и конные, тянулись по дороге.
Малафей вскочил и исчез за домом.
– В прятки играть будем али как? Скажи свому мужику, чтоб сам вылазил, не то хужей будет…
– Мужик-то не мой.
– А мордовал как свою… – заметил командир. – Выходи, братец, не тяни волынку!