Биоген - читать онлайн книгу. Автор: Давид Ланди cтр.№ 34

Кажется, я верно передал мысли семилетнего мальчика по этому поводу?

Это была моя первая самостоятельная поездка на столь длинное расстояние. Пересечение главной магистрали города пешком. Затем две остановки на трамвае без билета (штраф пятьдесят копеек). Пересечение одного из центральных перекрестков города около Центрального рынка. Перед этим – продолжительная прогулка по самому рынку в поисках плохо лежащих фруктов на прилавках зевающих по сторонам продавцов. И наконец, попадание в рай: двор…

Мама стояла у подъезда и вытрясала половики, когда я появился в арке. Дэйв не ожидал такого поворота событий, так как планировал сэкономленные два часа прослоняться за домом, и зашел во двор только для того, чтобы найти себе компаньона. Мама не ожидала такого поворота событий, потому что планировала за это время произвести уборку, приготовить обед и съездить за мной. Наши взгляды встретились, и мама охнула:

– Дэйв, ты как сюда попал?

Вопрос был, конечно, глупый… как попал? Как все – позвонил личному шоферу Брежнева, и он подвез меня на правительственной «чайке», пока Леонид Ильич, готовясь к клинической смерти [208] , подписывал очередной указ о награждении Золотой Звездой Героя Социалистического Труда – Брежнева Леонида Ильича, после того как он опять вернется к жизни, чтобы к ее концу стать самым героическим (восемнадцатикратным [209] ) героем всех времен и народов, заставив горевать от зависти и смеяться от удивления президентов западных государств.

Но пришлось сказать правду:

– Ушел. Скучно было…

Мама все еще приходила в себя, по-видимому, мысленно повторяя сложнейший маршрут моего перехода через Паникс [210] , и молча смотрела сквозь пиджак, рубашку и грудь сына, в проем арки, из которой я появился на свет. Потом она сглотнула слюну, сделала какие-то выводы и произнесла севшим голосом еле слышно:

– Пошли, сынок…

Я выдохнул, ударил сандаликом по камушку, поискал взглядом жука-солдатика, и мы пошли…

Сегодня меня точно не пустят гулять, тоскливо размышлял я, топая вслед за родительницей в подъезд. Сначала мне не купили мороженое, теперь запретят прогулки. И все из-за этой дурацкой школы! Буду плохо учиться, чтобы меня перевели обратно в детский садик! – дал себе слово Давид, наивно полагая, что прошлое можно повторить.

Дома по случаю первого учебного дня правнука прабабушка готовила пирог. Я обожал ее кулинарные изделия от стадии липкого теста до крошек, остающихся в металлической формочке (в виде отступных) после выпечки лакомства и конфискации полученного продукта в рот. Прабабушка научилась готовить пироги во времена своей далекой дореволюционной молодости, когда к ней сватался французский инженер, производивший в Царицыне наладку какого-то оборудования. Он приезжал в город и после революции, но прабабушка к тому времени уже работала секретарем в штабе Ворошилова, состояла в браке со своим первым мужем, и ни о каком отъезде за границу не могло быть и речи.

– Лааньдии, – растягивала она фамилию француза, не делая при этом ударения ни на одну из гласных букв, и смахивала девичью кристальную слезу со старческой, покрытой морщинами потерь и трещинками воспоминаний щеки.

Пирог мне, видимо, тоже не предложат! – догадался первоклашка, отправляясь на лоджию смотреть на голубое небо… На свободно парящие облака… На проплывающую мимо дома великую русскую реку… На гранитную набережную… На деревянные пристани, покрашенные зеленой краской и выгоревшие за лето на солнце… На туристические лайнеры и речные трамвайчики, не ступавшие на твердь суши уже много лет… И на таинственную линию горизонта, ожидая в ее сумерках появления потрепанного ветрами и временем Летучего голландца, «Сент-Луиса» [211] , обреченного на вечные скитания по волнам позора и трусости целого поколения.

Тоска… Великая тоска обреченности заполняла мое сердце.

5

Потянулись школьные будни. И с каждым днем это заведение мне нравилось все меньше и меньше. Им нечего было предложить мне. Мне – взять у них. Если бы наши интересы пересекались хоть изредка. Хоть в деталях… Возможно, я смог бы отвлечься от тяжелых раздумий о последних солнечных осенних деньках, так бездарно пропадающих в этом большом, красивом здании с этнонимом средней образовательной школы № 9, которую построили пленные немцы, убив перед этим на войне десятки выпускников, двух директоров и разрушив довоенное здание, конфискованное во время революции у бывшего владельца.

На уроках меня трогали очень редко. Часто проходил целый день, а я так и оставался не вовлеченным в интересы октябрят. И в итоге тоска взяла верх. Чтобы хоть как-то развлечься и побороть скуку, я стал рисовать на спине впереди сидящего одноклассника мандалу своего сознания [212] . Моя «загвоздка Вселенной» [213] на спине первоклашки выглядела не хуже картин Поповой [214] , да и Малевича тоже. Но соседу оно (сознание) пришлось не по вкусу, и вместо того чтобы поддержать развивающийся талант товарища, он пожаловался на него представителю власти. Меня, конечно, не расстреляли за это, как Мейерхольда, но все же поставили в угол перед всем классом – в качестве позорного трофея, как это делали древние римляне. Подслеповатая учительница пошла на этот шаг по привычке. Но иногда привычка подводит своих хозяев, поэтому периодически от них (хозяев) нужно избавляться или оптимизировать.

Давид никак не мог считаться позорным трофеем, так как обладал внешностью, достойной его внутреннего содержания (made God!), чем и не преминул сиюминутно воспользоваться.