Азамат опустился на колени и продолжил:
– Я не выполнил поручение, привёз дурные вести. Я достоин смерти за это, и покоряюсь вашему решению.
– Встань, кыпчак, – пробурчал Субэдей, – ты сделал всё, что мог. Назначаю тебя тысячником, возьмёшь под команду три тысячи своих земляков. Твой отряд пойдёт первым и будет разведывать дорогу. Клянусь, не пройдёт и месяца, когда я велю содрать кожу с булгарского наглеца и прибить к воротам его горящей столицы. Мир содрогнётся от моей мести и навсегда забудет, что существовали эти выродки! А потом придёт черёд страны Русь. Иди. Ты достоин отдыха после трудного пути.
Азамат с достоинством поблагодарил и попятился к выходу из шатра, сдерживая торжествующую улыбку. Неужели всё вышло так, как задумывал Дмитрий?
– Постой, – тихо сказал Джэбэ. Кыпчак замер, чувствуя, как похолодел желудок.
– Что будем делать с взбунтовавшимися русичами, Субэдей? – спросил темник.
– Как обычно. Город сжечь, мужчин убить, женщин продать в рабство.
– И кого пошлём?
– Если мне позволят, то я готов исполнить этот приказ, – произнёс Азамат, – дорогу в Добриш я знаю.
Субэдей не согласился:
– Ты будешь полезнее, когда пойдёшь впереди нашего войска на Булгар. А наказать русичей пошлём Плоскиню. Ему нравится убивать единоверцев, и можно быть уверенным, что никто не уйдёт живым.
Кыпчак молча кивнул, вышел из шатра. Подозвал одного из своих половцев, которому полностью доверял.
– Немедленно в седло, возьми двух подменных коней и скачи в Добриш. Запрещаю тебе спать, есть, умирать, пока не доберёшься до города. Скажешь княжне Анастасии: пусть ждёт нападения бродников Плоскини. И подготовит встречу.
Из записей репатрианта Ярилова А. К.
вагон первого класса поезда «Берлин – Москва»,
25 сентября 1924 года
…чудом сохранился с довоенных времён. Бронзовые ручки, начищенная медь, ковры и занавески – этот пульман плыл в ночи, словно случайно уцелевший после кораблекрушения драгоценный сундук. Совершенно неуместный среди обломков мачт, разбитых досок и раздувшихся трупов.
И вагонный проводник был таким же обломком «ранешней жизни». Каким-то неистребимым холуйским чутьём разглядел во мне происхождение, несколько раз порывался обозвать «вашим благородием» и всячески выказывал пиетет. К Левинзону же этот усатый динозавр Императорского железнодорожного ведомства был почтителен, но сух. Маленький комиссар сразу заметил эту разницу в отношении и страшно злился; меня же происходящее скорее забавляло.
За окнами черепичные крыши фольварков сменили привисленские пейзажи; Польша вновь, спустя сто пятьдесят лет после разделов, обустраивала собственную страну. Левинзон был необычайно возбуждён, потирал крохотные ручки, угощал меня чудом найденным шустовским коньяком – словом, торжествовал.
– Эх, каких дел мы теперь наворотим, Александр свет Константинович! Загоним человечество в коммунистическое счастье яростным натиском пролетарских батальонов! Подумать только: достаточно одного кавалерийского корпуса с бронеавтомобилями и аэропланами, чтобы перевернуть всю историю вверх дном! Надо лишь определиться: начинать с древнеримской империи? Я бы выбрал египетских фараонов, с детства чешутся кулаки на этих зажравшихся рабовладельцев, измучивших самый достойный народ древности. Но слишком далёк путь из украинских степей в Египет. Хватит ли нам топлива и прочих воинских припасов? Конечно, несколько пароходов решили бы эту проблему, но как из местности, где открывается портал, доставить суда к Азовскому морю? Или же… Что, если взять с собой рельсы, паровозы, нужные механизмы и станки? Проложить путь к месту, где нынче Мариуполь. Построить там верфи. Это архиверная мысль!
Левинзон начал вышагивать по тесному купе и возбуждённо хлопать себя по ляжкам, выкрикивая:
– Отлично! Имея флот, мы в итоге сможем добраться и до древней Америки, свергнуть ацтекских кровавых императоров!
Я не смог сдержать язвительности:
– Попридержите пароходы, Левинзон. Портал имеет ограничения по пропуску людей и предметов. Это мне известно точно. Десяток человек на конях и минимум запасов.
Комиссар неимоверно огорчился. Расстроенный, сел, наконец на своё место, горько вздохнул и начал мне пенять:
– Что же вы не сказали заранее? Моя докладная записка о проекте уже рассмотрена на самом верху и одобрена. Как же я теперь буду объясняться перед начальством?
Он качал головой с таким видом, будто я лично виноват в недостаточных возможностях портала. На меня вдруг накатило раздражение и тоска; когда он начал выспрашивать подробности перехода в прошлое, который произошёл весной двадцатого года, я угрюмо молчал. Наконец, зло заметил:
– С какого перепугу вы уверились, что у ваших безумных идей вообще есть шансы на успех? Ведь миссия отца Василия провалилась, а этот человек был несгибаем и упрям. У него, конечно, не имелось бронеавтомобилей и убийц в будёновках, но зато была настоящая вера и глубоко продуманный план – обратить в православие предков Чингисхана.
Левинзон кивнул:
– Мне это известно. Мы давно следили за вашими друзьями: среди них были наши агенты. Да и ваши записи я читал. Чего вы хмуритесь? Это всего лишь моя работа и часть договорённости с доктором Думкопфом. Это я подкинул херру идею уговорить вас писать воспоминания, чтобы воссоздать картину событий.
– Гнусный шпион!
Я едва сдержался, чтобы не проломить ему голову – лишь мысль о безопасности Аси и сына остановила меня.
– Да ладно, остыньте. Вам уже пора смириться с мыслью, что у вас нет иного выбора, кроме сотрудничества. Лучше скажите, отчего вы решили, будто миссия отца Василия провалилась?
– Достаточно посмотреть на вас и на то, что вы сотворили с Россией. Как издевалась над моей родиной вся её история последнюю тысячу лет. И до монголов, и после. Наши правители словно на подбор – легендарные цари Гнидасы, ухитряющиеся превратить в кровавое дерьмо всё, к чему прикасаются.
– Странно, я считал вас убеждённым монархистом.
– Я – убеждённый патриот. А патриотизм подразумевает любовь к отечеству, а отнюдь не к властям.
Левинзон хлопнул себя по несуществующей кобуре и сказал:
– А вы ведь совсем не правы. Скажите, какую веру исповедовал Чингисхан и его приближённые?
– Какая разница? Какие-то шаманские культы.
– Совсем не «какие-то», – назидательно произнёс комиссар, – а тенгрианство. В этом учении создателем всего является великое небо, сам Тенгри. Проще говоря, бог-отец. А ещё там есть богоматерь: богиня Умаи с младенцем на руках. Ну, и в завершение: символ тенгрианства – крест. Монголы много поставили каменных крестов по всей Азии, даже на Кавказе их находят. Вам понятно?