– А есть ли где образ мученика Христофора? – поинтересовался поэт, вызвав у келаря недоумение.
– Хрис-то-фор? – по складам произнес слуга божий.
– Ну да, покровитель странствующих, от внезапной кончины избавляющий…
– Знаю, знаю, – досадливо подергал жидкую бороденку монах. – Обретался такой образ. Как раз в Рождественском. Дионисием и писанный. Да вот незадача, десять лет тому замазан был.
– Как? – не понял господин копиист.
– Так по указу ж государя Петра Алексеевича и замазан. Как противный естеству, гиштории и самой истине. Дабы не вводить православных в соблазн поклонением песьей главе.
– А как же в Софийском соборе в В-де?..
– Ну не углядел преосвященный, – развел руками инок. – Значит, в семь милости просим к трапезе.
Жизнь всегда учила поэта предусмотрительности.
Вот и сейчас он не стал дожидаться монастырского обеда, а решил заморить червячка кой-чем из собственных припасов. Еще в посаде близ Мефодиево-Белозерского предусмотрительно купил узелок пирогов. Да барон, добрая душа, увидев, как Иван мается головной болью, пожертвовал ему флягу шнапса.
Так что пир вышел горой.
Расстелив тряпицу на столе в вивлиофике, молодой человек принялся закусывать.
Шнапс у немца был знатный. В меру крепок и зело душист. Интересно, на каких таких травах настаивает бравый вояка свое пойло? Чай, из местных.
Да и пироги попались недурственные.
Хоть и постные – с капустой, горохом да рыбой, а мягкие и сами во рту тают. Знать, добрыми и умелыми руками замешено тесто.
Иван очень любил этот нехитрый продукт русской кухни. Сколько ни едал заморских разносолов, а пироги все лучше. И как выручают в трудную годину, когда в кармане печально звенит пустота и денег хватает только-то на пару кусков печеного теста с начинкой! Он как-то даже оду принялся сочинять во славу пирогов, да сбился. Не хватило слов. Хотя никогда и не жаловался на свой словарный запас.
Великость языка российского народа
Колеблет с яростью неистовства погода,
Раздуты вихрями безумными голов,
Мешая худобу с красой российских слов.
Преславные глупцы хотят быть мудрецами,
Хваляся десятью французскими словцами…
– Это у тебя, брат, чего? – высунулся из-за книжных стеллажей любопытный нос.
Вслед за ним показался и его обладатель – худой (как и почти все иноки Фарафонтова) невысокий черноризец. Хранитель библиотеки.
– Извинения прошу, честной отче, – едва не подавился куском пирога Иван.
– Брат Савватий, – представился монах, несыто пожирая очами явно казавшиеся ему сказочными яства.
Поэт правильно оценил ситуацию и тут же предложил библиотекарю перекусить с ним, чем Бог послал.
Чернец тут же уселся за стол и протянул руку к угощению.
– А они, часом, не скоромные? – вопросил с дрожью в голосе.
– Ой, да что ж я, басурман какой, что ли, чтоб о Великом посте скоромное есть? – ненатурально обиделся господин копиист. – Самые что ни есть постные. Отведайте, брат.
Савватий живо запихал в рот самый большой пирог.
– С грибочками, – блаженно закатил глаза горе.
Вроде как с грибами не покупал, усомнился Иван, на дух не переносивший этого яства. Хорошо еще, что монаху достался, а то мучься опосля животом.
– А запить? – поболтал в руке флягой. – Чего вкушать всухомятку-то?
Сотрапезник с подозрением уставился на сосуд.
– Никак зелье проклятое?
– Шнапс, – подтвердил молодой человек. – Водка немецкая.
– Грех, – не то утверждая, не то спрашивая, изрек слуга божий.
– Не то грех, что в рот, а то, что изо рта, – наставительно процитировал Писание Барков.
Это были любимые слова покойного отца Семена.
– И то верно, – мигом согласился брат Савватий, выхватывая флягу из Ивановых рук.
Приложился как следует. Потому как глаза инока из печальных враз сделались веселыми и дурными.
Поэт снова поболтал возвращенной фляжкой. Там еле бултыхалось на донышке. Вздохнул даже от жалости.
– Есть ли в вашем собрании книжном что-либо особо любопытное? – решил ковать железо, пока горячо.
– Это, к примеру, что? – прошамкал набитым ртом библиотекарь.
– Вам как хозяину виднее, – уклонился от прямого ответа парень.
Самого же так и подмывало задать вопрос об «отреченных» книгах.
– Есть печатная Библия, трудами Ивана Федорова изданная, – зачал перечислять книжник. – Летописные своды времен Василия Темного и государя Иоанна Васильевича. Молитвослов греческого письма, сказывают, самого благоверного князя Владимира Мономаха. Еще латинского и немецкого письма книги…
В другой раз господин копиист непременно бы заинтересовался всеми этими сокровищами. Однако сейчас голова была занята иным.
– Сказывают, хранятся здесь некие книги из собрания патриарха Никона, – осторожно забросил удочку. – Он ведь у вас отбывал заточение…
– А кто сказывал? – напрягся Савватий и даже чуток протрезвел.
Иван мысленно вознес хвалу небесам, что не пожадничал, не стал допивать баронова зелья. Радушно протянул чернецу флягу. Тот не стал отнекиваться. Булькнуло так, что Барков не успел и оглянуться.
– Так кто молвил? – уже менее грозно осведомился библиотекарь.
– Брат Зосима из Белозерского, – соврал, недолго думая.
– А-а, – успокоился при имени коллеги инок. – Так бы сразу и говорил. Истину тебе рекли. Были здесь такие книги.
– Были? – вытянулось от дурного предчувствия лицо поэта. – И что ж с ними сделалось?
Собеседник развел руками.
– Сплыли.
– Небось в Горний Покровский передали? – едва не сплюнул от досады Иван.
И снова протрезвел взгляд брата Савватия.
– Ты откель про то ведаешь?
– Да все от рекомого ж Зосимы.
Монах почесал сначала лоб, потом поскреб затылок. Снова вернулся ко лбу.
– Нет, – затряс головой. – Не в Покровский. Хотя оттуда в минувшем году и был запрос…
– Тогда куда ж?
В ответ раздался поток горестных всхлипов и вздохов. Библиотекарь, видимо, не решался ответить:
– Провалились они…
Эк его разобрало-то от шнапса. Плетет несуразицу.
– Сгинули в болоте…
Смутная догадка забрезжила в голове Баркова.
– Это не в проклятой ли часовне? – осторожненько бросил камешек.