Руки всех троих были простерты к бушующему огню и с дланей лился к оранжевому цветку лазоревый свет.
А тот костер, в отличие от явного, был неспокоен.
То тут, то там из пламени выскакивали конечности отнюдь не напоминающие звериные. Это были… человеческие руки и ноги.
Единожды даже высунулась голова. Волосы на ней уже обгорели. Рот раскрылся в болезненном крике.
И глаза.
Ивану показалось, что он узнал эти желтые, горящие ненавистью и мукой очи. Зеницы пса-вожака.
И еще померещилось, что страшный лик чем-то напоминает рожу душегуба Клопа, сраженного поэтом в лесном притоне.
Один из юношей, заметив наблюдателя, повернул к Ване лицо и сердито погрозил пальцем. Видать, этого ему показалось мало, поелику он вытянул вперед правую руку и пустил в сторону праздного зеваки тот же небесно-голубой луч.
Тьма ударила по глазам.
– Что с вами? – озаботился барон, наблюдая, как Иван яростно трет очи.
– Дым попал, – ответил поэт, не в силах унять обильно льющиеся слезы.
– Похоже, наше жертвоприношение подошло к концу.
В голосе пристава слышалась явная издевка.
К ним нетвердой походкой подступил Дамиан, уже успевший снять свою нелепую машкару.
– Надобно подождать, пока все прогорит, а затем засыпать пепелище землей. Вон мы и лопаты припасли.
– Gut! – коротко молвил офицер.
– Мы с братом отдохнем маленько. Отойдем в лес, подышать чистым воздухом да помолиться. Вы же, сударь, проследите, чтоб никто не подходил к кострищу, допрежь не погаснет…
– Gut! – словоохотливый барон что-то был немногословен.
Наверное, и на него угнетающе подействовало все увиденное.
– Где рыть-то, ваш бродь? – осведомился у начальства один из солдат. – Земля наскрозь промерзла.
Немчин, зажав двумя пальцами длинный нос, бочком-бочком подошел к гари и огляделся.
– Вон там, кажется, подтаяло, – указал место неподалеку от своей лошади. – Вы для начала штыками, штыками поковыряйте.
– Вот не было печали о землю оружию поганить, – проворчал служивый.
– Was? – с чего-то переклинило барона на родную речь.
– Рады стараться, ваш бродь! Дозвольте сполнять?
– С богом! – милостиво разрешил начальник.
Солдаты принялись поочередно ковырять землю. Поначалу дело спорилось. Из ямы летели комья земли, ложась на серый от пепла снег. Но потом все застопорилось.
Вняв совету командира, воины попробовали ковырнуть штыками. И тут же послышался противный скрежет, который получается, когда этак скребут железом о железо.
– Что там у вас? – заинтересовался барон.
Подошел ближе и Иван. Глянул в рытвину.
– Непонятное дело, ваш бродь! – озадаченно почесал затылок унтер. – На лист, коим кроют дома, похоже. Да откель же ему здесь взяться?
– Ройте вокруг! – велел пристав, заметно волнуясь.
Вскоре команда очистила нечто, и на самом деле напоминавшее крышу. Причем в центре ее оказался «столбик», к которому была привязана баронова лошадь. Животное тут же отвязали и увели к другим коням.
– Эка притча-то! – завертел головой офицер. – Как вы думаете, что это?
– Может, какой-нибудь погреб? – предположил Барков.
Хотя его одолевало сильное сомнение. Уж больно странной для погреба формы была откопанная крыша. Скорее это напоминало…
– Никонова часовня сие! – авторитетно заявил Иванов кучер.
Поэт в суматохе как-то подзабыл о своем вознице.
– Что, что? – не понял он.
– Was, was? – заквакал в тон ему барон.
– Говорю, что это часовня. Ее почитай сто лет назад возвели здесь по приказу Никона, когда он отбывал покаяние в Фарафонтове монастыре. А место дурное выбрали. Болотистое. Вот она в землю-то и ушла.
– Как?! – не верил своим ушам господин копиист. – Возможно ль такое?
– А еще бают, что нехорошими делами там занимался Никон-то, – притишив голос, продолжал мужик. – Чернокнижьем да волхвованьем. Хотел-де расположение государя вернуть. За то и прогневался Господь. Прибрал со света белого бесовскую храмину.
В Иване зажглось любопытство. По поведению пристава он увидел, что и того задело. Заговорщицки переглянулись.
– Глянем? – предложил академический посланец.
– Ох, мы и без того замешкались, – скривился якобы в раздумьях офицер.
А сам уже был готов отдать своим людям команду, чтобы продолжили очищать таинственное здание. Вдруг да чем можно будет поживиться?
Но тут нелегкая принесла святых братцев.
Налетели встревоженными воронами и тут же потребовали прекратить непотребство.
– Сие земля церковная, монастырская! – твердо заявил Козьма. – И токмо церкви решать, что и где здесь можно рыть!
– Да мы лишь глянем… – начал канючить Ваня, но, наткнувшись на непреклонно-твердый взгляд инока, осекся.
Почему-то снова защипало глаза. Как тогда, когда он поймал сгусток лазоревого света, выпущенный из монашеской длани.
– Засыпайте, что вырыли! – набычился Дамиан. – И про пепелище не забудьте!
Барон подбоченился. Чтобы им, дворянином и офицером, смели помыкать желторотые мальчишки в черных рясах! Да не бывать такому! Вот сейчас велит, и его воины живо раскопают это необычное сооружение…
Взглянул орлом на своих бравых молодцов и тут же осел ощипанной курицей. В глазах команды не было благой готовности тут же ринуться вперед по единому слову отца и командира. Наоборот, в них сквозило явное сочувствие словам иноков. То ли ковырять мерзлую землю неохота, то ли и впрямь верят во все эти россказни о «проклятом» месте.
– Засыпайте, – приказал. – И костер тоже…
Достал свою верную спутницу-трубку и отошел к лошадям.
– Не думаете, что псы не случайно гнали ваш экипаж именно сюда? – поинтересовался он у наблюдавшего за действиями солдат поэта.
Барков неопределенно пожал плечами. Подобная мысль приходила в голову и ему самому, но он выдворял ее прочь, чтобы совсем не запутаться во всех этих хитросплетениях.
– Вы сейчас куда?
– Мне надобно закончить начатое и побывать в Фарафонтове монастыре. А затем вернусь в город.
– Заходите как-нибудь в гости, – пригласил барон. – Я квартирую на правом берегу, на набережной.
Тепло, почти по-приятельски попрощавшись, разъехались в разные стороны.
Marlbrough s'en va-t-en guerre,
Mironton, mironton, mirontaine…