— Согласен. Не разберешь. А Ольга знает, что она Воейковым не родная дочь?
— Да. Когда девочка подросла, те ей честно все рассказали. Но это никоим образом не изменило ее прежнего отношения. Оленька продолжала называть Петра Капитоныча папой, а Серафиму Макаровну мамой. И я считаю, это справедливо и правильно. В конце концов, старики подарили ей настоящее, а не казенно-приютское детство… И все-таки, Юра, я никак не могу взять в толк, почему эта история так сильно тебя захватила? Посмотрись в зеркало — на тебе же буквально лица нет!
— Ириша, а после вчерашних медицинских процедур у тебя весь спирт закончился?
Она недоуменно пожала плечами:
— Вроде оставалось еще немного, на донышке.
— Не нацедишь? С донышка? Очень нужно.
— Ну хорошо. Сейчас. Только… — Ирина смущенно улыбнулась. — Отвернись, пожалуйста. Мне надо одеться.
Выскользнув из-под одеяла, она торопливо похватала с полу разбросанные вещи и прошлепала босыми ногами на кухню. А через пару минут вернулась и протянула Барону граненый стакан, наполненный примерно на четверть.
Протянула молча, но вопросительно — ждала объяснений.
Он залпом выпил. Не морщась. Будто воду.
Не сразу, собравшись с мыслями, а главное — с духом, отчеканил:
— Понимаешь, Ириша, мы с твоей Ольгой не просто земляки. Она… В общем, это сестра моя. Родная. Брат, который должен был за ней приехать вместе с мамой и с Лёлей, — это я.
* * *
Закончив доклад, Анденко не удержался и, как бы между прочим, добавил:
— И заметьте, Иван Никифорович, на все про все ушло меньше суток. Я, конечно, не хочу показаться нескромным…
— Да знаю я, Григорий, знаю, что вы с Захаровым большие молодцы.
— А вот как бы еще это ваше знание, товарищ майор, донести до товарища комиссара 3-го ранга? В свете вынесенного на днях взыскания?
— Угу. Вот прямо сейчас и метнусь. Ты, Анденко, губенку-то обратно заверни. Что за народ? Им доброе слово скажешь, так они тут же норовят на шею сесть. Короче, браты-акробаты, давайте по делу и по существу.
— Есть по существу.
— Прямо сейчас отправляйтесь составлять подробный рапорт о своих изысканиях по Барону. Только пусть пишет Захаров, у него почерк разборчивей. Как закончите — сразу тащите в машбюро. Пусть сделают две — нет, сразу три копии. Задача ясна?
— Так точно.
— Вот и ладушки. А я постараюсь сегодня же согласовать бумагу с начальством.
— На предмет? — насторожился Анденко.
— Отошлем в Москву. Утрем столичным носы, чтоб не больно-то возносились.
— А-а-а?..
— А дальше пускай сами волохаются. С этим Бароном-Алексеевым.
— Это что ж получается? Мы с Мыколой пахали, а урожай москвичам собирать?
— А ты как думал, Гриша? Наше дело — молотьба да хлебосдача, — язвительно вставил свои пять копеек Захаров.
Иван Никифорович нахмурился:
— Ишь ты, тоже мне, пахари сыскались! Поглядел бы я на вас, голубчиков, после денька реальной, на току, молотьбы… Ты, Захаров, про «двое дерутся — третий не мешай» слыхал?
— Ну слышал.
— Только без ну! А уж если там еще и Комитет, как вы говорите, пристегнулся, то лучше нам в эту бучу не соваться.
— Да в том-то и дело, что комитетчики к ограблению в Охотном Ряду интереса не имеют, — эмоционально запротестовал Анденко.
— Это только твои догадки или есть конкретные факты?
— Пока догадки. Но, согласитесь, товарищ майор, в противном случае мы бы получили из Москвы не приблизительный словесный портрет, а полноценное описание Барона — со всеми установочными данными и с фотографией.
— Зачем же они тогда запросили архивные материалы на Алексеева?
— А шут их знает. Может, по какой-другой истории взялись крутить.
— А что, если Барон — комитетский агент? — озвучил неожиданно постучавшуюся в голову версию Захаров. — Потому материалы и изъяли. Чтобы следов на него не сыскалось.
— Ты еще скажи, что сами комитетчики его и подрядили хату в Охотном подломить? — съязвил Анденко.
Съязвить-то съязвил, а сам призадумался.
Может, Захаров не так уж и неправ? Может, они и в самом деле на чужие грядки вперлись да так наследили, что мама ой?
— Стоп, машина! А то вы сейчас договоритесь! — осадил подчиненных Накефирыч. — Тем более все эти ваши рассуждения не более чем гадание на кофейной гуще.
— Вы начальник, вам виднее, — буркнул Анденко.
И, похоже, этим своим «начальником» задел начальника за живое.
— Хорошо, допустим, сугубо теоретически, придержим мы материал по Барону. И чего дальше? Вот конкретно ты, Григорий, что предлагаешь?
— Брать Барона самим!
— Брать! Ты же сам, не далее как пару дней назад, уверял меня, что взять их, кроме как на самой краже, проблематично. Что, дескать, Хрящ — калач тертый, по-глупому палиться не станет. Да и Барон, как выясняется, не из простых свиней.
— Иван Никифорович, мы вчера, ввечеру, с инспектором Захаровым малость покумекали. Дозвольте изложить соображения?
О том, что кумекание проходило под двести на брата с пивным прицепом, Анденко благоразумно умолчал.
— Излагай.
— План такой: выписываем наружку за Хрящом и за Любой, ориентируя топтунов на установление связей, подходящих под описание Барона. Цель, понятное дело, не в подведении под задержание, так как вменять ему сейчас можно только московский эпизод. Нам же требуется установить ленинградское лежбище Барона.
— Легко сказать — выписываем. Да на наружку очередь на полгода вперед.
— А тут уж, извиняюсь, ваша, Иван Никифорович, ипостася.
— Чего сказал?
— Да я и сам толком не знаю. Просто слово нравится.
— Знаешь, Анденко, мне вот тоже одно слово нравится. Его еще часто на заборах пишут. Но это, согласись, еще не повод его озвучивать?.. Ладно, допустим, устанавливаем логово. Дальше что?
— А дальше негласно заходим в отсутствие хозяина и проводим осмотр на предмет вещичек, согласно описи похищенного из Охотного Ряда. И, заодно, из квартиры обувного директора.
— И замдиректора Кузнечного рынка, — напомнил о своем, нераскрытым грузом висящем, Захаров.
— Само собой. И как вам план, товарищ майор?
— Особенно мне нравится выражение «негласно заходим». А уж как оно прокурору понравится! Хорошо, предположим: проследили, установили, зашли. А если не сыщется там вещичек?
— А на этот случай у нас припасен запасной план за номером два.