– А ничего, что он такой слабый? – удивляется адмирал.
– Именно при слабости и назначается данная процедура! Выпустив излишки гуморов, мы подсушим легкие, и болезнь пройдет.
– Простите, доктор… Запамятовал ваше имя.
– Так я вам его и не называл! Марат. Меня зовут Марат.
– Видите ли, господин Марат…
– Доктор Марат, если вас не затруднит.
Адмирал терпеливо кивает.
– Меня нисколько не затруднит. Доктор, если вам так больше нравится… Однако, при всем уважении к науке, которую вы практикуете, все же осмелюсь возразить: я против прокалывания вены моего друга.
Доктор подскакивает, словно его смертельно оскорбили.
– Но почему?
– Потому что, даже не будучи врачом, я прожил на свете достаточно, чтобы при случае распознать обыкновенную простуду. А также бежать, как от черта, от ваших ланцетов и гуморов; в наш век им доверяют все меньше, да и прежде не слишком-то доверяли. Такие процедуры следует навсегда изгнать из медицинской практики.
Врач бледнеет. Губы его плотно сжимаются, будто бы вовсе исчезают с лица.
– Вы сами не ведаете, что говорите, мсье, – бормочет он. – Мой опыт…
Дон Педро холодно поднимает руку, останавливая его.
– Мой личный опыт, гораздо более ограниченный и потому более незамысловатый и практичный, утверждает, что дону Эрмохенесу требуются не кровопускания, пластыри или отворения гуморов, а открытое окно, чтобы комната хорошенько проветрилась, а заодно побольше лимонного сока и теплой воды. По возможности, с сахаром.
– И это вы говорите мне?
– Сударь, если этот рецепт помогает на корабле, в замкнутой нездоровой атмосфере каюты, где, кроме всего прочего, присутствует также и цинга, вообразите себе, как быстро он подействует в столь комфортной обстановке, как эта комната. Сколько я должен вам за визит?
– Это неслыханно, мсье… – заикается лекарь. – С вас десять франков.
– Дороговато, однако. – Адмирал сует пальцы в карман жилета и достает несколько монет. – Но не будем спорить, главное – никаких пластырей… Всего доброго, мсье.
Врач проворно хватает деньги и, не глядя ни на кого, даже на пациента, выходит вон, хлопнув дверью. Адмирал подходит к окну и распахивает его настежь. Брингас смотрит на него с мрачным осуждением.
– Вы некрасиво поступили, – протестует он. – Доктор Марат…
– Этот доктор, каким бы близким приятелем он вам ни был, – типичный шарлатан, я таких узнаю с расстояния пистолетного выстрела… У него действительно имеется разрешение на врачебную деятельность?
– Он утверждает, что есть, – сдается Брингас. – Хотя его коллеги, действительно, не всегда с ним согласны, несколько раз было много шума… На самом деле он специалист по глазным болезням. У него даже есть труды на эту тему… Впрочем, он и о гонорее трактат написал.
– Довольно, сеньор аббат. Последнее уже достаточно говорит об этом субъекте. – Дон Педро вернулся к библиотекарю и протягивает ему стакан с лимонной водой. – Как вы познакомились с этим так называемым доктором, могу я полюбопытствовать?
– Он живет неподалеку от моего дома, и мы часто встречаемся в одной и той же кофейне. По моему мнению, вся проблема в том, что он – человек прогрессивных взглядов…
– Неужели? Мне так не показалось.
– Я имею в виду взгляды политические. И у него большое будущее. Вот почему его до сих пор терпят в Академии наук.
– Ах, вот оно что. – Адмирал пожимает плечами. – Все дело в политическом будущем сеньора Марата. Об этом я судить не берусь… Однако как врач он опасен для общества… Я заметил в нем болезненную склонность к тому, чтобы отправлять людей на тот свет.
По вечерам Мадрид спокойно и мягко освещает закатное солнце. От улицы Алькала до ворот Аточа весь бульвар Прадо заполнен экипажами, из кафе выносят кресла, а многочисленные пешеходы беседуют на ходу или присаживаются на скамейки и складные стулья, сдающиеся в наем прямо на бульваре, или за столиками возле прилавков с прохладительными напитками, расставленными в тени деревьев, чьи ветки покрыты нежными листочками.
Напротив конюшен Буэн Ретиро случайно встречаются Хусто Санчес Террон и Мануэль Игеруэла. Первый прогуливается под руку с супругой, последний же отправился помолиться в церковь Сен-Фермин-де-лос-Наваррос со всей семьей – женой и двумя дочками на выданье; на жене кружевная шляпка, на дочках – мантильи. Они сталкиваются в толпе, когда Игеруэла и его дамский отряд отходят в сторонку, чтобы пропустить запряженный четырьмя мулами экипаж с родовым гербом, изображенным на дверце, и лакеями в ливреях, стоящими на запятках. Заприметив Санчеса Террона, Игеруэла подает ему тайный, почти масонский знак узнавания. После обмена взглядами и секундного колебания философа они подходят друг к другу, знакомят домочадцев и обмениваются дежурными любезностями, после чего все четыре женщины идут вместе впереди них, рассматривая экипажи и наряды прогуливающейся публики.
– Ваша супруга хороша собой, – говорит Игеруэла, чтобы растопить лед.
– У вас дочки тоже ничего.
– Разве что младшенькая, – отвечает Игеруэла, стремясь к объективности. – А вот старшую не так просто будет выдать замуж.
Несколько шагов они делают в тишине, молча поглядывая на прохожих. Санчес Террон, который старается держаться от издателя подальше, чтобы никто не заподозрил их в приятельстве, идет, как обычно, с непокрытой головой без следов пудры на волосах; заприметив же знакомого, приветствует его сдержанно-вежливо, погружая подбородок в шарф, повязанный на несколько узлов вокруг шеи. Игеруэла же, избегая трогать парик, чтобы он как-нибудь ненароком не съехал, осторожно касается пальцами крыла треуголки.
– В четверг в Академии нам всем очень вас недоставало, – говорит Игеруэла.
– К сожалению, у меня были дела.
Игеруэла провожает взглядом экипаж так называемых баварцев с огромными окошками, делающими его похожим на стеклянный фонарь, двигающийся среди пестрой людской толчеи.
– Я все понимаю, – кивает издатель. – Ваша любопытнейшая диссертация о «Состоянии литературы в Европе»… Название звучит именно так, не правда ли? Она-то вас и задержала. Я знаю, что…
Он демонстративно останавливается, словно подыскивая восторженные слова.
– Настоящий успех, скажу вам прямо, – приходит ему на помощь Санчес Террон. – Столько аплодисментов!
Игеруэла недоверчиво ухмыляется.
– Кто бы сомневался… Знакомый, который при этом присутствовал, рассказывает, что было человек восемнадцать, считая его самого.
– Пожалуй, чуть больше.
– Возможно. В любом случае я сделаю про это обзор в «Литературном цензоре», который выйдет на следующей неделе. Разумеется, положительный. По крайней мере, до некоторой степени… Чтобы поместилось, сокращу статью, которую написал про операции против Гибралтара и войну в американских колониях.