– Стоп! Рана, господа! Остановитесь и позвольте мне ее осмотреть.
Адмирал смотрит на него так, будто удивлен, что кроме них на лугу есть кто-то еще; ему приходится сделать усилие, чтобы вспомнить: они с Коэтлегоном не одни. Рядом с Бертанвалем и хирургом он замечает вытаращенные от ужаса глаза дона Эрмохенеса, который заламывает руки, белый как полотно, слышит взволнованные голоса других секундантов, Лакло и того второго господина, а также видит восторженную, безумную улыбку Брингаса. Касаясь здоровой рукой поврежденного плеча, дон Педро замечает, что рубашка промокла от крови. Ее не так много, она перемешалась с влагой и потом. И все-таки это – первая кровь. Достаточно, чтобы дуэль завершилась.
– Я готов продолжить, – слышит он свой голос, будто издалека, глядя в лицо противника.
Самодовольная улыбка сползает с физиономии Коэтлегона.
– Ваше право, – говорит он, принимая стойку.
Острия сближаются, касаясь друг друга почти с нежностью. Замерев в оборонительной позиции, адмирал экономит силы, старясь прийти в себя. По плечу текут капли крови, иногда целый ручеек сбегает по коже и впитывается в ткань рубашки, расплывается под мышкой. Кровопотеря, вопреки ожиданиям, приносит ощущение глубокого покоя и необычайную ясность ума. Впрочем, последняя может сослужить плохую службу, быстро соображает адмирал: ложная уверенность в собственной безопасности может привести к тому, что сталь на полпяди войдет ему в легкие. Он понимает, что доверять ей нельзя, все время надо быть начеку, пристально глядя в глаза противника. «Так или иначе, – думает он, наступая, касаясь клинком клинка и вновь отступая на шаг, – слишком я стар для этого».
Стальная молния в глазах Коэтлегона, яростный взгляд человека, который готов убить. Не задумываясь о том, что делает, дон Педро отступает, парирует, поднимает клинок, будто бы целясь в лицо противнику, и, когда тот инстинктивно отворачивается и атакует, адмирал, вместо того чтобы отступить, опускает шпагу в обманном маневре, напряженно следит за его движениями, затем делает резкий выпад, от которого болит запястье – острие шпаги, должно быть, задело кость бедра, – и видит, как противник будто бы сам себе всаживает в правый бок направленное на него острие. Отступая, резко согнув руку в локте, адмирал освобождает свою шпагу. С яростным проклятием Коэтлегон делает несколько беспорядочных шагов, бешено рассекая клинком воздух.
– Остановитесь, господа! – приказывает Бертанваль. – Разрешите мне осмотреть ваши раны…
Коэтлегон гневно перебивает.
– Я в порядке! Продолжаем!
Свободной рукой он касается раны, из которой течет кровь, окрашивая брюки в багровый цвет. На самом деле он сказал неправду: он не в порядке. Краем глаза адмирал замечает, что лицо Коэтлегона пожелтело, сделавшись воскового цвета, а губы сжаты так плотно, что почти не видны, превратившись в яростно сомкнутую полоску. Взгляд ненавидящих глаз словно бы помутнел.
– Продолжим, – повторяет Коэтлегон, принимая стойку.
– Дуэль до первой крови, господа! – протестует Бертанваль. – Я должен осмотреть ваши раны.
– Не хочу раскисать. Продолжим!
Коэтлегон снова бросается в атаку, выставив шпагу перед собой и сосредоточенно подготавливая укол, который пронзит грудь дона Педро. Однако у того было время, чтобы принять меры предосторожности, он парирует четвертой защитой, отбивает вражеский клинок сильным ударом и увеличивает дистанцию, отступив на три шага.
– Думаю, этого достаточно, мсье, – говорит он как ни в чем не бывало.
Коэтлегон смотрит на него так, словно не разбирает слов, встает в позицию и вновь атакует. Однако, не доведя маневр до конца, бледнеет еще больше, шатается и роняет шпагу. Красное пятно на брюках расползлось, достигнув паха.
– Зато я так не считаю… – произносит он заплетающимся языком.
Он выпускает шпагу и медленно оседает, падая на колени. Все бегут к нему, адмирал – первый, он подхватывает противника на руки, чтобы тот не рухнул на землю. Глаза Коэтлегона смотрят на него будто бы издалека.
– Да, вероятно… Достаточно, – бормочет он.
– Приношу свои извинения, мсье, – говорит дон Педро, удерживая его. – Я был чрезмерно резок в тот день.
Коэтлегон смотрит на него помутневшими глазами и чуть заметно кивает. Адмирал пытается оторвать рукав свой рубашки, чтобы зажать им рану Коэтлегона, однако появление хирурга избавляет его от этой необходимости. Вдвоем они укладывают его на влажную траву, Лакло подстилает плащ.
– Рана не слишком серьезная. Главное, чтобы не загноилась, – осмотрев раненого, говорит хирург, чтобы успокоить собравшихся. – Кость не дала острию войти глубже.
Поднявшись на ноги, дон Педро замечает, что все еще сжимает в руке шпагу. Он протягивает ее Брингасу, который берет оружие с видимым удовольствием.
– Отличный укол, сеньор, – говорит аббат, довольный и одновременно язвительный. – Просто чудо, что за укол!
Библиотекарь смотрит на дона Педро с уважением, перерастающим в благоговение. Тот преспокойно зажимает рукой рану на плече, стараясь унять на сей раз свою собственную кровь.
– Глубокая рана? – с беспокойством спрашивает дон Эрмохенес.
– Нет.
В этот миг утреннее солнце поднимается из-за горизонта над клочьями тумана, которые обволакивают деревья. Первый солнечный луч освещает голубые глаза адмирала, делая их почти прозрачными.
10. Завтраки у мадам Дансени
Я всего лишь прошу меня извинить.
Впервые слышу о подобных проявлениях сластолюбия.
Маркиз де Сад. «Философия в будуаре»
Вдова Эно проживает в очаровательном домике в Маре, неподалеку от Пляс-Рояль и от Бастилии. Район, как сообщил аббат Брингас, пришел в упадок, однако в нем по-прежнему ощущается достоинство былых времен и атмосфера grand siècle
[87]
, оставшаяся от эпохи Людовика Четырнадцатого, что усиливается за счет аккуратно посаженных деревьев, широких улиц и нарядных фасадов старинных особняков. Для визита, который намечен на второй день после дуэли, дон Педро Сарате и дон Эрмохенес Молина оделись соответствующим образом: строго, в сдержанные темные тона, как они чаще всего одевались, подчеркивая свою респектабельность, и даже аббата Брингаса с собой не взяли, несмотря на то что тот, как обычно, набивался в попутчики. Предстоящая миссия крайне важна, и академики не хотят, чтобы какая-нибудь бестактность, допущенная мятежным аббатом, погубила все предприятие.
Единственная помеха – дождь. Со вчерашнего вечера на Париж обрушиваются потоки воды, и улицы города практически непроходимы. Сперва падали редкие капли, которые вскоре обернулись градом, крупным, будто картечь, а затем широкой густой пеленой хлынул ливень. Экипажи перегородили улицы и мосты, водосточные желоба обрушивают тяжелые потоки на головы пешеходов, которые, стараясь укрыться от дождя и обойти экипажи, пробираются вдоль стен домов. Площади представляют собой сплошные лужи, по которым барабанит вода, по улицам несутся бурные реки. Таким образом, фиакр, везущий адмирала и библиотекаря, ползет от улицы Вивьен до улицы Сент-Антуан чуть ли не битый час, то и дело застревая в пробках. Город в запотевшем окошке экипажа, откуда с любопытством выглядывают академики, заметно отличается от того, который они знали до сегодняшнего дня: их взорам открывается грязный городской лабиринт, обшарпанный и серый.