Семь грехов радуги - читать онлайн книгу. Автор: Олег Овчинников cтр.№ 46

– К Фрайденталю, – объясняю очевидное.

– И перед ним извиняться?

Маришка поджимает губы, и мне приходится отвернуться: зрелище не для слабонервных. Будь я хоть трижды таксистом, самым взрывоопасным из бомбил, я бы такую пассажирку ночью в сторону кладбища не повез.

– Извини, – Маришка замечает мое состояние.

– Вот-вот. То же самое скажешь Максиму, только не забудь: искренне! Хотя особой логики я в этом не вижу. Зависть вообще самый непонятный из грехов. Если подумать, ну что Фрайденталю твоя зависть? Хуже ему от нее не станет, хоть обзавидуйся, а вот тебе… На всякий случай попробуй и перед собой извиниться.

– Окей, – вздыхает Маришка. – Попробую.

– Ну, а с третьим цветом все ясно. Лжесвидетельство. Хотя нет, не все. Не вполне понятно, перед кем за него каяться: тем, кто был введен в заблуждение, или тем, кого оболгали… Знаешь, что? На твоем месте я извинился бы перед обоими.

– Угу. – Узкие плечи опускаются, Маришка смиряется с неизбежным. – А по телефону можно?

– Нет. Не думаю. Придется лично.

– Но как я доберусь до работы – такая? – Маришка, скосив глаза, как что-то крайне неприятное рассматривает свое отражение. – Еще одну пешую прогулку я не выдержу. Таксисты от меня шарахаются, хоть сто баксов показывай. Разве что слепой повезет, но на нем я сама не поеду.

– А на зрячем, но не очень трезвом? – спрашиваю. – Поедешь?

– Ну… – Маришка задумывается. – Смотря кого ты имеешь в виду.

– Пал Михалыча, естественно. Во-первых, он к нашим разукрашкам привык, во-вторых, всегда на колесах. Придумай пока, как из подъезда выйдешь.

– Может, паранджу надеть?

– Ага! – киваю, набирая одиннадцатизначный номер. – Некоторые, особо верные жены так и поступают.

Пятый гудок обрывается на середине.

– Пааш! – тяну привычно.

Но, к моему удивлению, трубку снимает… хотя что там снимать?.. вынимает и раскладывает не Пашка.

– Приемная администратора, – сообщает приятный, но немного очумелый девичий голосок. – К сожалению, Александра Евгеньевича нет на месте, но вы можете…

– А Павел Михайлович, – перебиваю, – на месте?

– Ой! – вскрикивает оживший автоответчик. – Паша, тебя…

– Кто там? – хрипит Пашка.

– Соратник по парте, – бурчу.

– Сашка?

– Ну! – Ехидно интересуюсь: – Что, выспался? Ах, еще не ложился? Очень удачно! Слушай, твоя «БМВ»… Нормальное у меня произношение, себя послушай! Ладно, диктую по буквам: бульдозер, москвич, вольво… Да, да, три основных этапа технической эволюции. Короче, твоя тачка, которая с тонированными стеклами, на ходу? Ну, мало ли… Вдруг какая-нибудь трансмиссия полетит… Не обращай внимания, это я шучу. Настроение, говорю, хорошее. Слушай, а ты не мог бы, раз уж все равно не спишь…

– Будь проклята ревность, – сказал я или подумал вслух, но тихо, так чтобы не услышала Маришка, прислонившаяся сзади к моему плечу. Мы стояли у окна в неосвещенной кухне, выглядывали Пашку; и по нашим одинаково темным силуэтам на стекле было не разобрать, кто тут грешен, а кто просто немного более везуч.

Я не проронил больше ни слова, хотя мог бы много чего добавить на эту тему.

Например, я мог бы сказать, что ревность – худшее из чувств. У человека множество пороков: здесь и зависть, и гнев, и – куда ж от него денешься! – чванство, но при всей своей губительности для души каждый из них может нести с собой маленький, но положительный побочный эффект. Зависть может оказаться хорошим стимулом, чтобы прыгнуть выше головы и стать лучше того, кому завидуешь. Ярость как палку о двух концах можно перенаправить на себя, даже внутрь себя, чтобы избавиться от чего-то, мешающего жить. Гордыня заставляет нас постоянно следить за собой и «держать марку». И только ревность не несет в себе ничего положительного – если, конечно, вы не страдаете… пардон, не наслаждаетесь душевным мазохизмом в запущенной форме. Ревность полностью негативна. Черна, как засвеченная фотопленка.

Далее я мог бы сообщить, что если бы меня лично усадили за составление уголовно-цветового кодекса, я выбрал бы ревность, это мучительное сомнение в верности близкого человека, худшим из грехов. И всех неисправимых ревнивцев перекрасил бы в радикально-черный цвет. Не исключено, что нечто подобное подсознательно чувствовал еще Уильям Шекспир.

Она шепчет нам на ухо чудовищные подробности, рисует в воображении необычайно яркие сцены предполагаемых измен. И я безмерно благодарен греховедению доброго самаритянина уже за то, что оно в своей наглядности не оставит нам повода для беспочвенной, беспричинной ревности.

Ну, если не считать редких курьезов, подобных нынешнему… и вчерашнему. Да, пока что, увы, не таких уж редких. Но, я надеюсь, когда-нибудь мы привыкнем, натренируем глаз и научимся избегать забавных, а порой досадных недоразумений.

Так что я мог бы много чего добавить на эту тему, но не проронил больше ни слова. Только продышал на темном стекле полосу длиной в полметра и написал на ней пальцем – большими печатными буквами:

«БУДЬ ПРОКЛЯТА РЕВНОСТЬ!»

И плечом почувствовал, как Маришка кивнула.

А через несколько минут под окнами просигналила Пашкина «БМВ». Зеленая – как будто всю ночь изменяла своему хозяину с коллективом целого таксопарка.

В ночь с субботы на воскресенье мне снилось что-то странное, навеянное отчасти воспоминаниями и переживаниями последней недели, отчасти – предчувствиями наступающего дня.

Во сне нам с Маришкой каким-то образом удалось вычислить адрес доброго самаритянина с точностью до подъезда, и основное действие разыгрывалось именно там, в подъезде мрачного старинного здания, а еще точнее – в лифте, таком же древнем и монументальном. Лифт был допотопной конструкции (с кабиной, заключенной в панцирную сетку, и двумя дверьми, которые не съезжались, а раскрывались в разные стороны), но чистенький и даже ухоженный… В углу, под начищенной медной пластиной с двумя рядами кнопок пустовал привинченный к полу стульчик лифтера. Лифтера в кабине не было, поэтому я с облегчением опустил на стульчик свою сумку.

С этой сумкой тоже не все ясно. С одной стороны, я держал ее в руке с самого начала – большую и тяжеленную спортивную сумку. И кажется, чем-то смутно знакомую, не исключено даже, что с надписью «Олимпийские резервы» на боку. Когда я избавился от ее тяжести, на моей правой ладони остался ярко-красный след от впившихся ручек. С другой стороны, следуя извращенной логике сна узнать о содержимом сумки мне полагалось только когда станет уже слишком поздно. То есть, строго говоря, не полагалось вообще.

В тот момент, когда мы с Маришкой вбежали в лифт, внутри уже находились Перри Мейсон и мисс Марпл, присутствие которых здесь и сейчас показалось мне вполне естественным. Правда, и они не выказали особого удивления при виде нас.