Оказавшись рядом с тумбой перехода, я окончательно убедился, что нахожусь на «Лубянке». В принципе – в принципе! – я мог бы сейчас воспользоваться этим переходом, проехать одну остановку от «Кузнецкого " до «Тверской», там перейти еще раз на серую ветку, по пути встретив памятник А.М. Горькому, смахивающий на чугунного кибер-демона, и за две остановки добраться до заветной «Менделеевской». Скорее всего, так было бы гораздо быстрее, а время сейчас решает все, но… Будь я проклят, если еще хоть раз войду в вагон метрополитена. Даже на пару минут, чтобы проехать одну-единственную остановку. Даже в сопровождении взвода вооруженной охраны.
Нет уж, с сегодняшнего дня – только наземный транспорт!
Я бросился к эскалатору и помчался наверх, перепрыгивая через ступеньки. Милицейский свисток, словно захлебнувшись в эмоциях, смолк далеко позади.
Я грудью толкнул разболтанную стеклянную дверь и оказался на свободе как раз в тот момент, когда часы на столбе перевели стрелку на двадцать пять минут первого.
Интер-ЛИДИЯ.
И. Валерьев. Филоложество.
(рассказ из сборника «Нелепая смерть любимой девушки»)
«Все смешалось в доме Облонских…»
(Л.Н. Толстой)
«Каким же талантом, а главное, самоуверенностью нужно
обладать, чтобы начать роман такой избитой фразой!»
(одна моя знакомая)
Все смешалось и все размешалось, и это был такой облом! Стократ неприятнее, чем незапланированные стигматы, открывшиеся в переполненном троллейбусе по пути на работу, и тысячекрат болезненнее. Впрочем, против боли она как раз ничего не имела.
Когда тронулся поезд, всосавший в себя очередную волну поздних пассажиров, Лида решительно толкнула дверь подсобки, тесноту которой была вынуждена делить со связкой облезлых половых щеток и громоздким полотером, и вышла в свет. Оказавшись на свету, она зажмурилась и поправила на ощупь все, что в принципе могло быть поправлено.
Перрон в обе стороны был пуст, как голова после третьего оргазма, и ее эффектное появление осталось не замеченным. Что ж, это к лучшему, решила Лида. Все к лучшему, даже то, что не случилось…
Времени оставалось еще море, кроме того Лида относила себя к разряду здравомыслящих девушек, которые даже безрассудные поступки совершают лишь после их предварительного всестороннего анализа. Поэтому она на время исключила из лексикона все выражения типа «стремглав» или «не вынеся захлестнувшей ее волны чувств» и уселась на близстоящую скамеечку, пытаясь сосредоточиться.
Сосредоточение не наступало. Не помогал даже старательно наморщенный лобик. Постоянно отвлекало смутное чувство чего-то крайне необходимого, но забытого. Что бы это могло быть? Разве что… ну конечно же, листочек! Лида спешно наложила на себя руки и принялась нежнейшим, но тщательнейшим образом ощупывать и оглаживать свою одежду.
Пардоньте, но где же он? У нее были и другие вещи, много вещей, все они куда-то подевались, но это ее не интересовало. Что, вещи? Нет, это ее не интересует. Что, помилуйте, вещи? Нет, это ее ни капли не интересу… Ах, вот ты где, маленький клетчатый негодник! Притаился, спрятался в самом интимном кар-кар-машке.
Она улыбнулась, разгладила листочек на коленях одновременно с морщинками на челе и вчиталась в текст. Собственный почерк она нашла по обыкновению превосходным, а вот фразу «не люблю банальностей» сочла в высшей степени банальной. Ну да что написано пером… Кстати, не помешала бы ручка.
Ручка тоже обнаружилась, и Лида склонилась над своими коленями еще ниже и перечла текст, теперь – во всеоружии.
«Милый Леша.
Ты знаешь, как я не люблю банальностей, но когда ты прочтешь эту записку, меня уже не будет…» и еще четырнадцать строк подобного бреда, с постоянным чередованием «ты» и «я», но без единого «мы» – в принципе, читабельного, но вот что теперь делать с обращением? Ведь Леша – уже вчерашний день, говоря по-простому, естердеюшки…
Лида стряхнула с пера беременную чернильную каплю во избежание помарок и, затаив дыхание, аккуратно пририсовала к заглавной «Л» сверху горизонтальный росчерк с завитушкой, а строчную «е», над которой, по счастью, не удосужилась расставить точки, разжирнила до «а». Получилось «Милый Паша», причем настолько естественно, что никто, глядя на записку, не заподозрил бы подделки. И это было замечательно. Уже в который раз Лида порадовалась тому, как удачно зовут ее нового героя – Паша-Пашенька. Вот был бы он, допустим, Сергеем, или, того хуже, Антоном, пришлось бы срочно искать новый листочек. А это – лишние заморочки, если не сказать отвлекалово, которые могут, чего доброго, испортить весь настрой.
Испугавшись собственных мыслей, Лида покинула скамейку и огляделась вокруг. Новых пассажиров пока не было, поезд тоже скрывался до поры в темном тоннеле, словом, все пока складывалось как нельзя удачно. Все, кроме юбки, заметила она. Юбчонка оказалась узковата. Лида со скрытой торжественностью переступила через белую полосу безопасности, встала на краю платформы и задумчиво посмотрела вниз.
Ну, и как мне туда спускаться? Кубарем? Солдатиком? Или, может быть, рыбкой? Во всех остальных случаях без легкого стриптиза не обойтись.
Лида повернулась спиной к яме, как аквалангист перед погружением, но не нырнула, а стала медленно и грациозно оголять бедра. Узость юбки не позволяла определить процесс ее подбора иначе как «засучивание». Лида закатала подол до неприемлемого в обычной жизни уровня, выскользнула из туфель – смешно, но ей неожиданно стало жаль эту пару, бежевую, итальянскую, на якобы хрустальных шпильках – и оставила их на белой полосе, на радость какой-нибудь наблюдательной золушке. «Теперь и не сообразишь, на шпильках туфли или на платформе», – пошутила Лида напоследок и начала спускаться вниз. Она встала на правое колено, пытаясь левой ногой дотянуться до такого коричневого, знаете, желобка, который проходит под краем платформы. Потратив несколько секунд на бесплодные усилия, Лида была вынуждена признать, что ноги ее, при всех прочих достоинствах, могли бы быть сантиметров на пять подлиннее. И спрыгнула вниз, не особенно глядя куда и, разумеется, угодив в лужицу темной пахучей жидкости. Фу, как романтично! – признала она, изображая брезгливую цаплю. И откуда это только берется здесь, в метро?
Прежде, чем лечь, она прошла несколько шагов в сторону, откуда должен был появиться поезд. Во-первых, здесь было почище, а во-вторых, чем ближе к тоннелю, тем меньше шансов у машиниста прикинуться тормозом. Не правда ли?
Она легла на рельсы, устроившись так, чтобы одна из них проходила под ее коленями, а вторую можно было бы использовать как подложку для головы, и в последний раз перечла записку.
«Dear Paul, говорилось в ней,
If you are reading this message, I'm not alive anymore…»
Лида расправила записку и текстом вверх положила себе на грудь, преимущественно левую, ближе к сердцу. Затем перебралась чуть повыше – не для того, чтобы, так сказать, сохранить лицо, но чтобы уберечь колени. Она очень дорожила ими: если ноги ее просто жили собственной, мало зависящей от хозяйки, жизнью – нет, правда, им даже мальчики нравились разные, – то колени, казалось, умели разговаривать.