ProМетро - читать онлайн книгу. Автор: Олег Овчинников cтр.№ 15

А когда мое гипертрофированное чувство ответственности все-таки взяло верх над первобытным страхом и я уже почти оторвал подошву правого ботинка от пола, чтобы сделать шаг, было уже поздно: вагонные двери перестали искушать меня, сомкнувшись в нескольких сантиметрах от моего лица.

Я остался внутри, тем самым совершив самую большую ошибку в своей жизни. Если, конечно, не считать прокола, случившегося 16-го апреля, благодаря которому эта дата навсегда останется в моей памяти.

Буквально за секунду до того, как половинки двери передо мной слились в одно целое, я расслышал еще один звук, донесшийся снаружи, откуда-то справа. В самом звуке не было ничего сверхъестественного, его могла бы издать, например, захлопнувшаяся ловушка турникета, но ощущения, которые он с собой принес… Я внезапно испытал резкий приступ какой-то непонятной тоски, хотя всегда был уверен, что тоска – это не то чувство, которое может возникнуть спонтанно. В наступившей тишине я отчетливо слышал, как крохотным отбойным молоточком бьется в груди сердце. С ладони на отшлифованную до блеска поверхность поручня скатилась капелька пота.

И еще я вдруг почувствовал, что, родись я не человеком, а какой-нибудь безродной дворнягой, я бы сейчас точно не удержался и завыл…

Интер-ЛЮДИ-я.

И. Валерьев. ТЕХНОЛОГИЧЕСКАЯ ОШИБКА.

(рассказ из сборника «День омовения усохших»)

То, что Андрей собирался сделать, планировалось вовсе не корысти ради, а токмо… Да о какой корысти вообще может идти речь? Это же мелочь! Полнейшая чепуха! Выгоды от нее – немногим больше, чем от подделывания при помощи цветного сканера каких-нибудь билетов «МММ», урожая одна тысяча девятьсот девяносто пятого года. Куда полезнее для семейного бюджета было бы сесть и написать какую-нибудь статью для зарубежного научного журнала. Или хотя бы для любимой с детства «Науки и жизни» (которую некоторые злопыхатели с физфака иногда называли «Наукой и химией»). Что-нибудь об изготовлении линз из пластмассы. А не тратить время на никому не нужный технологический процесс. Так что ни о какой корысти речи не шло.

Нет, все честолюбивые помыслы Андрея в эту минуту были направлены лишь на то, чтобы еще раз – дай Бог, не последний! – продемонстрировать превосходство просвещенного разума (пусть и не до конца защитившего кандидатскую) над тупым менталитетом государственной машины.

Это была, так сказать, причина. Ну а повод…

Андрей помнил, как давно, в середине кажущихся сейчас нереальными семидесятых, на стыке его октябрятского детства и пионерской юности, учительница истории Галина Николаевна Клячко, она же Шапокляк, она же просто Кляча, говорила своим ученикам примерно следующее:

– Дети, пожалуйста, запомните разницу между причиной и поводом! Это очень важно, без этого вам никогда историю не понять. – Она медленно подходила к доске и брала в руки длинную, полированную указку. – Возьмем к примеру Великую Французскую Революцию, – предлагала она и внимательно обводила взглядом класс. – Толик, скажи нам, что послужило причиной для начала революции?

Толик послушно вставал, и бойко, хотя и гундосо из-за того, что постоянно теребил себя за нос, отвечал, что причиной Великой Французской Революции одна тысяча… Дальше Андрей, которого в ту пору никто не называл иначе как «Большой Дрю», уже не слушал. Ему было интересно и так. Без причины.

– Молодец, Толик! – хвалила Галина Николаевна, и ее взгляд совершал вторую петлю над притихшим классом, как самолет, заходящий на повторную посадку. – Ну а повод? Скажи… – Ее задумчивость всегда оказывалась притворной. Быстрым шагом она преодолела половину прохода и остановилась возле парты Андрея. – Скажи нам, Андрей, что же стало поводом для революции?

При этом заглядывала ему в глаза с такой глубокой, хотя и фальшивой заинтересованностью, что игнорировать ее вопрос становилось совершенно невозможно. Андрей вытягивался из-за парты медленно, словно ожидая подсказки от класса, которой – он точно знал – все равно не будет. В то же время он старался спрятать руки за спиной, подальше от глаз любимой учительницы.

– Революции? – пытаясь собраться с мыслями, промямлил он.

– Революции, – охотно подтвердила историчка.

– Великой? – на всякий случай уточнил Андрей.

– Великой, великой, – согласилась учительница.

– Октябрьской? – задал он последний наводящий вопрос и тут же, будто смущенный собственной недоверчивостью, громко отрапортовал:

– Поводом для Великой Октябрьской Социалистической Революции одна тысяча девятьсот семнадцатого года, – Шапокляк очень любила, когда они вот так, громко и отчетливо произносили даты исторических событий. Не «тыща», не вынимая мятной или – всем на зависть! – апельсиновой жевательной резинки изо рта, а «одна тысяча», почти по слогам, как на диктанте, – послужил предательский выстрел, произведенный из револьвера вражеской эсеркой по фамилии Каплан.

И вскрикнул от резкой боли, когда указка учительницы ударила его по руке, чуть выше запястья.

Так и не достроенный самолетик, со смятыми крыльями и вовсе без хвоста, уныло спикировал из разжавшихся пальцев и уткнулся носом в детский ботинок. При взгляде на недорисованную звездочку на бумажном крыле Андрею почему-то вдруг стало особенно стыдно.

Дальнейшие слова учительницы плотно погребены под более поздними напластованиями юношеской памяти. Единственным, что Андрей запомнил точно, была его собственная мысль: «Какая нелепая ошибка! Не из револьвера, а из браунинга. Конечно же из браунинга!»

Впрочем, и слова учительницы, и мысли Андрея для нас с вами сейчас в равной степени не важны. Главное, что нам нужно запомнить, дети, это то, что бывает причина, и бывает повод. И смешивать эти два понятия, как принято писать трафаретными буквами на таинственных дверях, «категорически воспрещается».

Так вот, поводом для запланированного Андреем шуточного акта гражданского неповиновения стал небольшой кусок оргстекла, неожиданно оказавшийся у него в руках. Обыкновенного оргстекла или полиметилметакрилата, как его еще называют в народе.

Вообще-то, сначала это был здоровый, метр на два, стеклянный прямоугольник, надежно защищающий поверхность рабочего стола Андрея от капель пролившегося реагента, недопотушенных бычков и героических останков любопытных тараканов, которые в рамках лаборатории, похоже, мутировали и потеряли всякий стыд. Нужно заметить, что под стеклом на самом видном месте лежал совместный снимок Андрея и его завлаба, сделанный на «Дне Химика» (отмечу, что в данном контексте сущ. в пр. п. «дне» образовано скорее от сущ. м. р. «день», чем от сущ. ср. р. «дно», хотя и эта версия, разумеется, имеет право на существование), когда все были уже в дым пьяны и оттого горячо любили или по крайней мере уважали друг друга. Так вот, об этот снимок, особенно о ту его часть, где противно ухмылялся завлаб, было иногда так приятно… Да после шестой – седьмой затяжечки… Впрочем, мое утверждение голословно, ибо никто из сотрудников лаборатории никогда этого не видел.