Энигматист. Дело о Божьей Матери - читать онлайн книгу. Автор: Артур Крупенин cтр.№ 33

Чуткие самописцы нервными движениями вычерчивали графики, напоминающие кардиограмму больного, бдительно следя за малейшими изменениями в состоянии бумажного «пациента». Оборудованные специальными фильтрами лампы в случае необходимости помогали разглядеть местами полустертые письмена. С копией, однако, все было гораздо проще.

Выглядящая неестественно бледной в свете ночника рука подхватила с десяток листов, лежавших на самом верху стопки. Для лучшей контрастности фотокопия была несколько затемнена, что лишь усиливало ощущение почтенного возраста исходного документа.

Чтение изящно написанного греческого текста — мало с чем сравнимое наслаждение, это факт. Разумеется, если вы настоящий знаток.

Описанные в рукописи события многовековой давности были изложены так образно и ярко, что у читателя невольно создавалась иллюзия сопричастности к происходящему, каким бы невероятным оно ни казалось.

Много раз просмотренные страницы были порядком замусоленными — обстоятельства складывались таким образом, что в последнее время манускрипт перечитывали особенно часто. Вот и сегодня слипающиеся от накопившейся за день усталости глаза в который раз пробегали вступительное слово древнего автора.

В силу возраста текст сохранился не полностью и пестрел многочисленными лакунами. Это, однако, вовсе не мешало понимать его общий смысл.

«…Очи смежила багровая Смерть и могучая Мойра», — процитировал Гомера мой Господин в тот день, когда волею Богинь Судьбы был возвеличен в Цезари.

Какую именно из трех Мойр он имел тогда в виду? Лахесис, назначающую жребий еще не родившемуся ребенку? Прядущую запутанную нить нашей судьбы Клото? Или же Атропос, неотвратимо приближающую последний миг земного бытия? А может быть, всех троих?

Облаченный в императорский пурпур, он взобрался на парадную колесницу, дабы легионы могли лучше рассмотреть нового соправителя. Оценив стати моего Господина и его неустрашимый взгляд, солдаты ритмично застучали щитами по наколенникам, изъявляя высшее одобрение, в то время как стук щита о копье стал бы выражением гнева и неудовольствия. То была первая из одержанных им побед…

…Признаюсь, воспоминания о тех незабываемых днях до сих пор наполняют мое сердце горечью. Насколько великим был дар богов, настолько же скоротечной оказалась их милость. Избранный небом и небом же похищенный, мой Господин, подобно падающей звезде, озарил самые дальние пределы империи неугасимым светом мудрости и веры. Да, это пламя горело недолго, но совершенно ослепительно.

Волею богов, однако, вышло так, что неразумные потомки сделали все, чтобы перечеркнуть великие деяния моего императора, очернив его подвиги, переврав его речи. И, что самое печальное, была предана забвению и исконная вера наших отцов.

Отныне мой долг — исполнить обет и сберечь память об императоре и об истоках наших. Сохранить ее для грядущих поколений.

Да будет это обещание в точности исполнено! Ведь я поклялся жизнью моих детей и внуков и жизнью внуков моих внуков, завещав им донести до потомков то, о чем собираюсь рассказать. И хранить вечно!

И пускай смертному не дано понять, что такое «вечно» и как долго оно длится, я, в счет последнего желания, обязательно расспрошу об этом всезнающих Мойр…

Хотя преподавание основ греческого и латыни было безусловной прерогативой кафедры классических языков, Глеб не мог отказать себе в удовольствии затронуть на сегодняшней лекции лингвистическую составляющую древней истории. В частности, он рассказал о том, как видоизменение греческого алфавита в различных районах Эллады привело к целой череде конфликтов на почве орфографии.

— Только представьте, каждая область старалась узаконить свой вариант написания. Со временем стало ясно, что мирным путем к единому языку прийти не удастся. Как ни трудно в это поверить, но одной из причин беспрестанных войн между греческими городами-государствами было стремление навязать соседям свое собственное видение родной речи.

— Это как если бы Питер пошел войной на Москву, отстаивая право на употребление слов «поребрик» и «сосуля»? — поинтересовался один из студентов.

Глеб кивнул:

— Все верно. Или как если бы носители южнорусского наречия бились с северянами за утверждение в качестве общелитературной нормы диалектизмов вроде «заутра», «тепло» и «таперь»…

После того как затихло возникшее оживление, Глеб объяснил, что на самом деле отличия, приведшие греческие города к кровавой междоусобице, были еще тоньше. По большому счету буквы никто особо не менял. Предметом спора чаще становились так называемые диакритические знаки — символы, обычно добавляемые к букве сверху или снизу и служащие для изменения ее значения.

Затем лектор просветил аудиторию на предмет того, что первым подобные знаки за четыре века до начала нашей эры в своих комедиях стал использовать Аристофан, таким образом снабдив текст указаниями на повышение и падение тона при декламации.

В качестве иллюстрации Стольцев набросал на доске несколько примеров. Пока ребята переписывали цитаты из «Лисистраты», Глеб задумался о том, как было бы здорово, если бы его собственная жизнь была заранее размечена кем-то свыше, наподобие пьес Аристофана. Здесь поднял голос, там опустил. А в следующем абзаце вообще смолчал. И в финале неизбежно сорвал аплодисменты. А впрочем, размеченная жизнь могла бы оказаться безумно скучной.

Прозвенел звонок. Глядя на проталкивающихся к выходу студентов, Глеб подумал о том, что люди, в сущности, чем-то похожи на буквы. И лишь немногие счастливцы, словно отмеченные диакритическими знаками, наделяются свыше харизмой и магнетизмом. И зачастую совершенно непонятно, в чем именно состоит эта загадочная изюминка, что наподобие надстрочных символов — «птички», «крышечки» или «крючка» — чудесным образом выделяет человека из безликой толпы.

При ближайшем рассмотрении закладка, привлекшая внимание капитана, оказалась флаером, приглашавшим всех желающих на открытое заседание «Клуба исторической реконструкции», действующего под эгидой некоего «Союза родноверцев». В тексте также указывалось время и место проведения мероприятия. Заседание должно было состояться в балашихинском доме культуры «Подмосковные вечера».

Балашиха? Это ведь то самое Щелковское шоссе, что ведет к поляне с ромбовидным узором, таким же, каким украшен флаер.

Так, а что здесь сказано про время? Дважды в месяц, по четвергам. Значит, в запасе целых десять дней. Хм, надо будет непременно заглянуть на огонек.

На флаере Лучко обнаружил следующую приписку:

«Организаторы считают, что на собраниях клуба абсолютно нежелательно присутствие представителей „Языческого дома“, демагогов, провокаторов, христиан, иудеев и прочих отщепенцев».

Еще раз перечитав недвусмысленное и лишенное намека на вежливость пожелание организаторов, Лучко рассудил, что, пожалуй, стоит показать бумажку Расторгуеву. Пусть наведет справки.