Гюнтер Грасс - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Млечина cтр.№ 83

Все они без исключения видят грузовики, на которые швыряют еврейских детей, вывозимых на глазах у всех из домов, чтобы исчезнуть навсегда, — к чему и стремится этот министр; все они хлопают в ладоши, награждают аплодисментами этого Геббельса… Все они участвуют в избиении евреев и обогащаются за счет их имущества. Нападают на малые народы и грабят их с величайшей естественностью до последнего — а теперь осуществляют “глубочайшую”, “окончательную” и “абсолютную” чистку культуры…

Германская академия! Ни один не встанет, не плюнет на растения в горшках, не пнет ногой кадку с пальмой и не заявит, что непорядочно утверждать, будто эта отвратная псевдонародная демагогия таит в себе некую рвущуюся к свету национальную субстанцию. Ни один не шелохнется, все они хлопают в ладоши».

Приходится признать, продолжал Бенн, что речь идет не о «бестиях», а о «немцах»: «Германия нашла в этом движении свою идентичность». Горький приговор, беспощадное обвинение! Много копий будет сломано вокруг проблемы вины немцев, позднее все чаще будут говорить о том, не пора ли вообще предать всё забвению «за давностью лет». Но проходят годы, а нравственная рана не затягивается и мучительные вопросы тревожат, быть может, еще сильнее, связывая в болезненный узел прошлое и настоящее.

У Грасса в его романе в новеллах эта мысль звучит неоднократно, собственно, она пронизывает книгу — предоставляется ли слово простой женщине из рабочей семьи, интеллигенту, бывшему солдату фюрера или торговцу… Взгляд из времен войны, из первых послевоенных лет или из последних дней столетия — сопоставление их со всей ясностью свидетельствует, насколько жгучей остается проблема осмысления прошлого. Ее злободневность и болезненность для национального самосознания резко возрастает к концу века в связи с объединением Германии, выявившим необходимость глубокой и искренней национальной самокритики…

Новеллы с 1939 по 1945 год посвящены, естественно, Второй мировой войне, события которой вспоминаются, пересказываются и интерпретируются группой бывших военных корреспондентов, собравшихся в 1962 году на острове Зильт. Все они отрабатывали свой хлеб и воинскую повинность при ротах пропаганды, зато ныне некоторые стали главными редакторами или руководят радио, есть среди приглашенных даже несколько «звезд», журналистских, понятно.

Только рассказчик подчеркивает, что «писал про пехоту, про рядовых пехотинцев и их неприметный героизм. Немецкий пехотинец! Его ежедневные марши по пыльным дорогам Польши, проза солдатских сапог!». Но есть в группе и такие, которые писали свои репортажи с борта подводной лодки, и уж конечно, в их воспоминаниях «куда больше героики, чем в моих запыленных пехотинцах».

Иные к моменту действия задают тон в шпрингеровской прессе, другие прорвались как авторы «военных бестселлеров» в издательство «Бастай Люббе», печатавшее дешевую милитаристскую продукцию и издававшее «желтые» журнальчики для «вечно вчерашних», ничему не научившихся поклонников фюрера и войны. Кое-кто сиживал в «юнкерсах», в застекленных кабинах, с удовольствием поглядывая сверху на Лондон или вконец разбомбленный Ковентри.

Всё это во время встречи вызывает у них не сожаление и раскаяние, а очередные приступы гордости и хвастовства. Вспоминая ковровое бомбометание и стремление «стереть с лица земли» Англию, они, однако, всё еще возмущаются тем, что ответными ударами были превращены в руины Любек, Дрезден, Кёльн, Гамбург, Берлин.

«Для нашего брата война никогда не кончается», — то ли констатирует, то ли сожалеет повествователь. Перед ним всё стоят картины польского и французского походов, украинские степи, где пехота следовала за танками из одного котла в другой. В общем, проза солдатской жизни. А вот его разговорчивые коллеги «увенчали себя куда большей славой». Один мог с борта крейсера «Принц Евгений» наблюдать, как «Бисмарк» за три дня до того, как пойти ко дну с более чем тысячей человек на борту, сам потопил английский «Худ». Тут вспоминающие часто используют частичку «бы», то есть пользуются сослагательным наклонением. Вот если бы торпеда не лишила «Бисмарк» маневренности, он бы наверняка… А другой сделал и вовсе сенсационное открытие: возможности одержать победу над Россией немцев лишила Балканская кампания. Потому что какой-то сербский генерал устроил в Белграде путч и немцам пришлось сперва наводить порядок на Балканах, потеряв драгоценное время. А вот если бы войну против России начать не 22 июня, а 15 мая, то танки Гудериана отправились бы наносить удары по Москве не в середине ноября, а на пять недель раньше, и «Дедушка Мороз» не помешал бы доблестным танкистам завершить битву в свою пользу.

Вообще едва ли не все участники славной встречи задним числом пытаются выиграть проигранные сражения — как генерал Крингс в романе Грасса «Под местным наркозом». Рассказчик хотя и сильно сомневается в душе, но возражать не решается — как-никак у камина рядом с ним сидят правоверные нацисты, а ныне сплошь главные редакторы. Один из них вообще выдвинул самую завиральную версию: если бы Черчилль в начале Первой мировой высадился с тремя дивизиями на Зильте, то вся мировая история пошла бы по-другому: «не было бы ни Адольфа, ни всех ужасов потом, ни колючей проволоки, ни Стены поперек города. У нас и по сей день был бы кайзер, а может, были бы и колонии».

Но рассказчик-то все вспоминает про бомбежки и развалины, про Сталинград. Главное: «Всегда кто-то начинает первым». Это он хотя бы понимает. А в результате — Треблинка и Варшавское гетто и торжественное заявление: «В Варшаве больше не осталось еврейских жилых кварталов». Да и евреев, добавим, тоже. А один «великий шеф ведущей иллюстрированной газеты» (может быть, это была шпрингеровская «Бильд»? — И. М.) «с провокационной усмешечкой» заявил, что предсказывает «великое будущее мифу о Гитлере», «принципу фюрерства».

Он вспоминает свою статью о «чудесном оружии», которая так укрепила боевой дух летом 1944-го. Он смело идет дальше, заявляя: «Не выясняется ли сегодня, пусть даже запоздало, что именно мы, немцы, выиграли войну?» Не случайно его вот уже много лет популярный бестселлер называется просто и скромно: «Дойчланд юбер аллес».

Как тут не процитировать польского писателя Казимежа Брандыса, сказавшего, что фашизм — более широкое понятие, чем немцы. «Но они стали его классиками». С этим трудно не согласиться, читая послевоенную немецкую литературу, в том числе Гюнтера Грасса.

Ну а потом писатель рассказывает о разборщицах развалин — женщинах, которые расчищают от битого кирпича разбомбленные города, о сверххолодной зиме 1947 года, когда не хватало электричества даже для больниц, когда замерзали люди, лишившиеся жилья и обитавшие в подвалах и «кишевших вшами бараках»… Кстати, об этой чудовищно холодной зиме Грасс вспоминает и в «Луковице памяти».

Ну а 1948 год стал годом денежной реформы, и каждому выдали по 40 марок, а через месяц — еще 20, и сразу, словно по мановению волшебной палочки, «витрины засияли товаром». А до того существовал лишь черный рынок, где ходовым товаром были американские сигареты и женское тело. Спекулянты снова нажились, как после Первой мировой, а «мелкие пенсионеры» хоть и могли постоять перед полными витринами, но им приходилось пересчитывать каждую марку. Коричневые рубашки были сброшены и перекрашены или сожжены. Вообще шел процесс массового перекрашивания — бывших нацистов словно ветром сдуло (хотя в душе многие ими так и остались).