– У тебя морфиновая ломка, придурок. И если не остановишься, тебе… п-п-п-п-и… му-у-у-у… п-и-и-и…
Отвечать сил не было, Дан, продолжая безвольно висеть в кресле, наблюдал, как энглизированный Сенкевич пытается выговорить какое-то слово. Бедняга покраснел, на лбу выступил пот, он беспомощно пищал, мычал и брызгал слюной. У Дана даже закралось подозрение, что знаменитый доктор Уотсон страдал заиканием, просто Конан Дойл, в заботе о харизме героев, этого не упомянул. «Они ненастоящие, – одернул себя Дан. – Продукт воображения писателя. А Дойл не летописец и не биограф».
Тем временем Сенкевич, злобно сплюнув, выдал:
– …в общем, неприличный пушной зверек тебе, человек, ведущий себя как scrotum
[1]
…
Дан, на мгновение позабыв о страданиях, вопросительно воззрился на него.
– Кажется, я попал в тело ханжи, – сердито пояснил Сенкевич. – И его сознание очень сильно. Материться не дает, зараза, горло судорогой перехватывает, и все тут.
Дан злорадно ухмыльнулся и снова погрузился в облако болезненного полусна.
– Хорошо, Холмс, – чопорно проговорил Сенкевич. – Позвольте сделать вам инъекцию. Уверен, это облегчит страдания хотя бы на время… А вообще, завязывай ты с этим грязным делом, капитан! Наркоман – человек ненадежный.
Вид шприца вдруг разбудил ассоциации и приятные воспоминания. Глоток чего-то горького, затем нетерпеливое ожидание, пять минут, которые кажутся невыносимо долгими, и наконец – тепло, медленно разливающееся по всему телу. Оно вкрадчиво проникает в каждую клеточку, течет вместе с кровью и наконец захватывает мозг. Становится жарко, в душе просыпается необъяснимая радость, разум бурлит идеями и остроумными мыслями, хочется беспричинно смеяться, танцевать, совершать героические поступки, решать сложные задачи… Нет, он не кололся, но, кажется, пил что-то такое…
Это была память Холмса, и его сущность настойчиво требовала новой дозы. Хотя какая разница, подумал Дан. Даже если личность великого сыщика исчезнет, физическая зависимость тела от наркотика останется. По всему выходило, ему придется сражаться с ломкой. Ощущение сухости во рту, боль, выкручивавшая суставы, кости, сворачивавшая внутренности в тугой комок, становились невыносимыми.
– Что в шприце? – хрипло спросил Дан.
– Не то, на что ты надеешься, обдолбыш, – огрызнулся Сенкевич. – Это, дорогой Холмс, средство, разработанное мною специально для вас. Оно не содержит ни капли наркотика, зато принесет небольшое облегчение. Несомненно, при всем моем уважении и сочувствии к вам, должен отметить… Тьфу ты, на… на… на мужской половой орган! Он мне даже говорить нормально не дает, мысли путаются! В общем, давай руку, капитан.
К тому моменту, как непривычно пристойный Сенкевич выдал всю эту тираду, Дан был настолько измучен болью и тошнотой, что беспрекословно закатал рукав сорочки. Доктор уколол его в плечо.
– Через полчаса станет немного легче. Постарайтесь принять ванну, Холмс, и поесть хотя бы немного…
Желудок болезненно сжался, Дан понял, что сыщик не ел уже несколько дней. Холмс слишком пренебрежительно относился к своему здоровью. Даже выблевать нечем, обиженно подумал Дан.
В дверь постучали, мелодичный женский голос произнес:
– Завтрак, джентльмены.
Новоявленные джентльмены переглянулись, у обоих мелькнула одна и та же мысль. Сенкевич быстро пересек комнату, рывком распахнул дверь. На пороге стояла высокая русоволосая женщина лет тридцати пяти. У нее было немного удлиненное суховатое лицо, вызывавшее ассоциации с породистой лошадью. Большие серые глаза смотрели с уверенным спокойствием, уголки красиво изогнутых губ приподнялись в вежливой улыбке. Дама была затянута в строгое серое, в тон глазам, платье, подчеркивавшее тонкую талию и весьма щедрые формы. Идеальная англичанка-викторианка среднего класса.
– Миссис Хадсон?.. – вдруг припомнив, изумленно проговорил Сенкевич.
Видимо, он тоже ориентировался на книги Конан Дойла и представлял себе почтенную домохозяйку совершенно по-другому. Женщина внезапно замерла, зажмурилась, потом открыла глаза, опустила взгляд и принялась рассматривать себя, словно не узнавала. Выражение лица у нее было такое, будто она очнулась то ли от долгого сна, то ли от тяжелого бреда. Закусив губы, неодобрительно покосилась на собственные плечи, пробормотала: «Слишком покатые», ухватила себя за грудь, ощупала зад, удовлетворенно кивнула.
Потом перевела взгляд на мужчин, фыркнула, наклонилась, беспородно-крестьянским жестом подхватила подол, задрала до колена, позволив любоваться белоснежной нижней юбкой и целомудренными длинными панталонами, на которых болтались трогательные розовые завязочки. Сделала широкий шаг в комнату:
– Джентльмены, мать вашу, вы что, не узнали? Это же я, Настя!
Она совершила такое движение, будто хотела кинуться на шею Дану. Но остановилась на полпути, выпустила подол, принялась сочувственно рассматривать друга.
– Ты зеленый какой-то, Данилка. Плохо, да?
– Еще бы ему не было плохо, – нахмурился Сенкевич. – Я только что говорил нашему общему товарищу, что он слишком легкомысленно относится к наркотикам. Холмс, вы почти полгода злоупотребляли вредными веществами, а последние три недели не выходили из угара. Пропадали в опиекурильнях, откуда мне приходилось вас вытаскивать с боем и приводить домой. Я целые сутки проводил возле вашей постели, исполняя обязанности сиделки. Но едва придя в себя, вы снова бросались в нездоровое забытье. Нюхали кокаин, пили настойку морфина. Сплин сплином, дорогой Холмс, но так больше продолжаться не может. Как врач, заявляю вам, что…
Настя, совершенно не по-английски подбоченившись, сварливо прервала этот викторианский монолог:
– Хватит тут благородного изображать! Говори по-человечески, от твоего занудства уснуть можно. С Данилкой мы сами разберемся, а ты расскажи лучше, что это был за чувак с катаной, который нас всех едва не перебил. И почему я видела его в портале?
– Да, – умирающим голосом поддержал Дан. – Ты явно знаешь больше, чем мы.
– Колись, собака! – Настя подступила к Сенкевичу, ухватила его за грудки, с силой встряхнула, что в исполнении английской леди выглядело диковато.
Дан с одобрением наблюдал за действиями подруги, он и сам сделал бы то же, только вот сил не было. Внезапно комната опять накренилась набок, к горлу подступил ком, он громко икнул и закашлялся. Настя тут же выпустила пиджак допрашиваемого и, позабыв о нем, кинулась на помощь.
Но девушка не успела добежать до кресла, как снаружи раздался настойчивый звонок.
– Кто бы это мог быть? – пробормотала Настя, превращаясь в миссис Хадсон. – Звонит слишком громко, как лакей.
– Ну так не открывай, – простонал Дан.
– Нет, пожалуй, надо посмотреть, кто там.
Настя поправила платье и вышла. Вскоре вернулась почти бегом, ловко накинула на Дана плед, закрыв его до груди, шепнула: «Осторожнее», только потом объявила: