– Я с ним, – усмехнулся Иван. – Сонь, если б ты его видела!
– Чего его видеть, и так ясно, что любит. – Софья вздохнула. – Злое это дело, любовь. То переживаешь за человека, то из-за человека. У меня вот вас двое, так и то душа изболелась…
– Я же говорил, что тебя она тоже любит, – подмигнул другу Алексей.
– А что – были сомнения?
Софья переводила взгляд с одной загадочно ухмыляющейся морды на другую.
– Мужские секреты?
– Именно, сестренка.
Софья пожала плечами. Пусть хоть усекретятся, лишь бы были живы и здоровы. Вот.
* * *
Если бы Софья видела Яна Собесского, она б ему искренне посочувствовала.
Горящие глаза, светящееся лицо, улыбка… Он летел к Марии, словно на крыльях. Держал в кармане драгоценный жемчуг, белый, черный, розовый, Марыся его очень любила, и светился он на ее нежной коже… Обнять, поцеловать, сказать, что все у них будет хорошо, что Крым от татарвы почистили, так что приказ короля выполнен, а там уж…
Пусть им нельзя будет появляться какое-то время в свете, пусть! Дома посидят! А потом король и окончательно их простит, Михайло отходчив…
Вот и Дьяково, стены школы…
Только почему так странно смотрят казаки? Почему шепчутся девушки?
Что с Марысенькой?!
То самое…
Ян все понял сразу. Дураком он никогда не был – и отчетливо увидел и маленький животик, и налившуюся грудь, и чуть отекшее уже лицо… все было видно. Даже и то, что на столе стояло блюдо с кислой капустой, кою Марысенька потребляла много и часто.
А учитывая, что у них более полугода ничего не было…
Упало из руки, раскатилось по полу драгоценное жемчужное ожерелье. Глухо простучало жемчужным дождем, хрустнуло под сапогами несбывшимися надеждами…
– Ян!!!
Но этого крика он уже и не услышал. Только дверь захлопнулась. И никто, кроме девушек, не видел, как воет от боли и горечи женщина, потерявшая в жизни самое ценное для нее – власть.
Ян шел, не видя ничего перед собой. Отлетел кто-то с дороги… коня у крыльца не оказалось – и он пошел напрямик через сад, сбивая цветы, топча траву… куда?
Самому бы знать!
Утопиться?
И того не хотелось…
Ничего не хотелось. Вот так вот, любимая женщина. Отравительница. Предательница. Изменщица. Ты ради нее в огонь и в воду, на турецкие пушки и сабли, а она?!
В себя Ян пришел, сидя у речушки, в которой даже топиться было жалко – такой она была неглубокой. Разве что на дно лечь и зубами за песочек держаться – а не то комедия будет. В горле что-то сухо клокотало.
Тошно было так, что словами не передать. Тошно, больно, горько…
Чья-то тонкая рука появилась из-за спины, поставила перед Яном на траву корзинку, мужчина обернулся.
– Ты кто?
– Елена.
Девушка принялась выставлять на траву кувшинчик с чем-то спиртным, кубок, выложила порезанные мясо, сыр, хлеб, зелень.
– Испей, боярин.
– Уйди…
Видеть никого не хотелось.
Девушка кивнула:
– Выпьешь – в тот же миг уйду.
– Тебе-то какое до меня дело?!
Ян вскочил на ноги. Стоя он был чуть ли не на голову выше девушки. Совсем юная, невысокая, с темно-каштановыми волосами, заплетенными в косу, и ярко-голубыми, славянскими глазами, она была очень красива. И смотрела прямо на него. Не кокетничая, не флиртуя, не играя.
– Прошу тебя.
– Яд там, что ли?
– Никак нет, боярин. Просто тебе больно сейчас, а это поможет в самый острый миг. Потом, конечно, не надобно уже, но сейчас стоило бы.
– Что бы ты понимала?! Что ты вообще можешь понимать в моей жизни?!
Девушка не отступала и не боялась. Просто смотрела прямо в глаза. Марыся так никогда не делала. Играла, кокетничала, прикрывала глаза густыми ресницами… Марысенька…
По сердцу опять резануло болью.
За что?! Господи, да за что ж так?!
* * *
– Мне и не надобно в твоей жизни разбираться, боярин. То не моего ума дело. А вот что плохо тебе – сразу видно.
И вид у нее был такой решительный, что Ян отчетливо понял, что девушка не уйдет и не отступит. Можно кричать на нее, угрожать, даже ударить, а вот прогнать не получится.
Так почему бы и нет?
Он не глядя выплеснул себе в рот рюмку чего-то крепкого, резкой болью обжегшего пищевод, прожевал торопливо подсунутый кусок мяса – и притянул к себе девушку. Раз уж сама пришла.
Она не сопротивлялась.
Собственно, на то и была ставка. Потом уже будут и слезинки, и кровь на обрывках платья – кстати, без обмана, потом будут разговоры, а сейчас…
Это называется замещение.
Ян сейчас с кровью отрывает от себя кусок души – и если что-то дать ему взамен… думаете, не прирастет?
Еще как!
Если в такой момент подвернется женщина да умно себя поведет – легко станет заменой той, которая обманула и предала. Насколько уж этих чувств хватит – неизвестно. Но возможность – есть.
* * *
– Сонюшка, ты уверена?
– Алешенька, а как еще? Сейчас мы с распаханной земли налог берем, а это неправильно. Нам надобно, чтобы крестьяне больше землицы распахивали, чтобы прирастала страна, чтобы ширилась, а они ж не будут! Больше земли поднимут – больше возьмут с них.
– Думаешь, ежели брать тягло с человека…
– А что бы не попробовать? Мужчина, старше шестнадцати лет. Вот сколько таких в семье – за столько и налог брать. А баб не трогать, они землю не пашут.
– Так врать же будут.
– А на то перепись населения произвести.
– И кто этим будет заниматься?
– Попы в приходах. На кой они еще нужны, такие умные?
– Попы?
– Пусть перепишут все семьи, где сколько душ, да те сведения патриарху и отправят. А мы уж людей посадим, сведем все воедино и подсчитаем, сколько денег надобно, с какого селения, сколько боярину, сколько государю…
– Бояре недовольны будут…
– А у нас еще Хованский не добит.
Софья смотрела с нехорошим прищуром.
– Страхом править будем.
– Нет, бунты давить постоянно будем, – Софья встретила взгляд брата, не поморщившись, – на то у отца постоянно время было, не у нас. Нам же страну обустраивать надо, а не разбираться с чужим ущемленным самомнением.
– Умеешь же ты… припечатать.