Ахульго - читать онлайн книгу. Автор: Шапи Казиев cтр.№ 53

Граббе не верил не единому его слову и лишь сделал вывод, что Шамиль преспокойно вернулся на Ахульго, а часть отряда брошена в Хунзахе.

– Спасибо, хоть от «фазанов» избавил, – подумал Граббе, и продолжал читать этот изумительный рапорт, видя в нем образец особого литературного жанра, который по праву можно было именовать «кавказским».

В довершение всего Фезе горячо ходатайствовал о награждении отличившихся. Кроме него самого, его ближайших помощников и адъютанта, в списке было еще с дюжину героев, которым он испрашивал награды за примерное мужество, соединенное с благоразумной распорядительностью, а также за отличное усердие, храбрость и превосходное знание военного дела.

Среди представленных к наградам Граббе наткнулся на знакомую фамилию: прапорщик Михаил Нерский.

– Не тот ли это Нерский? – обратился Граббе к стоявшему перед ним Попову.

Попов похолодел, решив, что Граббе донесли о нелицеприятных высказываниях прапорщика без эполетов.

– Некоторым образом, – туманно ответил Попов.

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство. Каждый получит по заслугам.

Но Граббе думал о другом. И награждать бывшего декабриста вовсе не собирался. Из политических соображений, будь он трижды герой. Да и мало ли чего Фезе напишет. Однажды он написал, что Шамиль покорился и мечтает принести раскаяние к стопам императора. Но Шамиль и не подумал явиться в Тифлис, где ожидал его император. И даже напротив, покорность Шамиля больше походила на договор между двумя государствами, обязавшимися не нарушать мир.

Дело было в жене Нерского – Лизе. Она, конечно, приятная дама и преданная жена. И о Граббе хлопотала перед кузиной-фрейлиной, что при дворе императрицы. Но Чернышев может понять такое расположение к Нерскому, который все еще числился по графе «из государственных преступников», весьма превратно. Нет уж, Граббе тут для великих дел и спотыкаться о никчемные кочки не намерен. Пусть Попов сам представит этого Нерского к награде как полковой командир. Да хоть в капитаны, но не через Граббе, а через самого Головина. И не теперь, а потом как-нибудь, когда Граббе покончит с Шамилем.

– Ничего не поделаешь, – размышлял Граббе, – Придется браться за дело самому. Этим наполеонам Шамиль не по зубам.

И все же не дать ход рапорту Фезе было бы ошибкой. Тем более, что Граббе здесь ничего не терял. Вскроется, что Фезе продолжает фантазировать – пусть его и наказывают. А Граббе не может не верить боевым генералам.

Граббе вычеркнул из представленных к наградам Нерского и велел направить копию рапорта в Тифлис, Головину. К копии Граббе приложил свое мнение, назвав экспедицию всего лишь удачной рекогносцировкой с целью разведать дороги и силы Шамиля. Кроме того, Граббе полагал полезным движение войск в Нагорном Дагестане для удостоверения горцев в том, что царские власти не перестают заботиться о приведении их в покорность. Вместе с тем Граббе обращал внимание главнокомандующего на то, что в Дагестане не так спокойно, как полагает Головин, и особо отметил нехватку войск, из-за чего Фезе и мечется по горам без решительного успеха. «А, как известно, за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь, – добавил Граббе уже про себя.

– Не говоря уже о таком матером волке, как Шамиль».

Подошла пора подавать на высочайшее благоусмотрение план действий на будущий год. Собственно, для того Граббе и назначили, чтобы покончить с непокорными горцами. Граббе был красноречив и умел выдавать пустоту за необъятную вселенную. Однако он уже несколько раз брался за составление своих предположений, но его всегда что-то отвлекало.

По утрам Граббе терзал излишним служебным рвением адъютант, жаждавший важных распоряжений. Затем являлся Траскин и принимался на чем свет стоит клеймить казначея и квартирмейстера, лихоимство интендантов и нерадивость поставщиков. Да так, что у Граббе голова шла кругом, и он только рад был, когда Траскин обещал сам управиться с казнокрадами. А ведь была еще прорва прочих начальников, и всех нужно было выслушать и направить. Разве что лазареты содержались в некотором порядке, больных было в соразмерности с числом войск, а заразных болезней не имелось.

Радовали Граббе только музыканты. Для проверки вызывались старший музыкант, барабанный староста, штаб-горнист, песенники, и вся эта публика со своими подчиненными под общим началом Стефана Развадовского устраивала небольшой концерт. Особенно хорошо у них выходил гимн.

Гимн был коротким и впечатляющим. Шесть строчек поэта Жуковского, положенные на музыку Львовым, композитором и командиром конвоя его величества, отлично подходили для военного оркестра.

Приложив руку к козырьку, Граббе повторял вслед за песенниками: Боже, Царя храни! Сильный, державный, Царствуй на славу нам; Царствуй на страх врагам, Царь православный! Боже, Царя храни!

Он помнил, как впервые его услышал. Тогда, в 1834 году, он был начальником 2-й драгунской дивизии и прибыл в Петербург испрашивать увольнения для излечения ран. 30 августа, в память победы над Наполеоном, торжественно открывали Александровский столп на Дворцовой площади. И тогда певчие и военный оркестр исполнили новый гимн, который явно понравился императору и публике. Гимн велено было исполнять взамен старого, который был музыкальной копией английского «Боже, храни королеву».

Граббе ревностно следил, чтобы гимн исполняли при каждом удобном случае, демонстрируя свои монархические убеждения в противовес ходившей за ним молве о его сочувствии врагам самодержавия.

Но как ни любил Граббе искусства, на них почти не оставалось времени. Генерала поражало количество бездельников, каждый день возникавших на пороге его кабинета. Все эти господа, не нюхавшие пороху, стремились служить под его началом, надеясь на большие походы и немалые награды. Не успевал он отделаться от одних, как прибывали другие. И каждый имел при себе рекомендательные письма.

– Ваше превосходительство, честь имею явиться…

– Когда прибыли? Где служили?

Вместо послужного списка доставались бумаги от вельмож, их сиятельств и высокопревосходительств, коим невозможно было отказать. Войска, таким образом, пополнялись лишними людьми, которых порой самих нужно было охранять, вместо того чтобы иметь от них пользу в делах с горцами. Выслушивая, кроме прочего, словесные поручения вельмож передать Граббе поклон, он почти автоматически отвечал:

– Извольте явиться в канцелярию и ожидать распоряжений.

Затем, обводя всех посетителей взглядом, сухо говорил:

– Мое почтение.

Это означало конец аудиенции.

Но прием у Граббе этим не заканчивался. В очереди ждали еще сомнение, неуверенность и страх не справиться с главным делом, ради которого он был здесь. Стоило Граббе закрыть глаза, как в мерцающей темноте вспыхивало: «Разбить и разогнать, а Шамиля пленить». И чем труднее представлялось исполнение этого простого плана, тем больше он напоминал страшное пророчество, явившееся на пиру Валтасару, пророчество, погубившее и его, и Вавилон.