Ахульго - читать онлайн книгу. Автор: Шапи Казиев cтр.№ 210

Нерский сорвал ее с седла и обнял так крепко, что милиционеры предпочли деликатно отвернуться. Сбавив ход, они поехали к лагерю, удивляясь невиданным вещам, которые стали происходить в горах.

Боясь раздавить свою преданную жену, Нерский разжал объятия, но Лиза и не думала разжимать своих, которыми обнимала мужа за шею.

– Миша… – говорила она дрожащим голосом и целовала его заросшее щетиной лицо до онемения губ.

– Милый… Родной… Муж мой…

Наконец, руки Лизы ослабли, и она будто лишилась чувств. Михаил подхватил ее, посадил впереди себя на лошадь и медленно тронулся вперед.

Их необыкновенная история тронула всех. Офицеры обратились к Пулло, тот доложил командующему, и изумленный Граббе разрешил поставить воссоединившейся семье отдельную палатку. И счастью их не было предела. А вскоре на выцветшем мундире Михаила засияли новенькие офицерские эполеты, которые Лиза сумела для него сохранить.

Маркитант Аванес сунулся было просить о компенсации за понесенные убытки, но его прогнали прочь, сказав, что он еще должен благодарить начальство за спасение из горского плена. С первой же оказией Аванес отправился в Шуру, к своей Каринэ, которая была едва жива, прослышав о бедах, приключившихся с ее дражайшим супругом. Аванес, кроме того, надеялся на содействие Траскина, которому еще можно было успеть сбыть залежалый товар. Покидая лагерь, Аванес поклялся себе, что никогда больше не станет участвовать в экспедициях, а лучше займется мирной торговлей, в которой увидел у горцев большую нужду.

– Лучше от греха подальше, самоварами торговать, – крестясь, рассуждал Аванес.

– Самовар всякому нужен.

После обмена пленными Граббе решил возобновить переговоры, пытаясь добиться выхода самого Шамиля. Он менял требования и сулил неслыханные блага. Обласкал Юнуса, хвалил его перед своими генералами и пытался уговорить, чтобы тот с помощью наибов убедил Шамиля сдаться. Но ничего не помогало. Шамиль настаивал на выполнении первоначальных условий, а Граббе уходить не желал. Тогда в штабе было решено подослать лазутчиков, чтобы похитить Шамиля или его семью, но вместо этого лазутчики перешли к имаму и решили драться на его стороне. Граббе уже подумывал о крайних мерах, даже самых фантастических, когда Галафеев напомнил ему печальный конец все того же Ганнибала, который принял яд, чтобы его не смогли выдать римлянам. К тому же бывшие пленные рассказали, будто Шамиль сам искал в смерти спасения. Будто он не раз выходил молиться на открытое место или подолгу сидел там с сыном на коленях, ожидая пули как избавления.

Но Граббе все еще надеялся получить живого Шамиля, а срок перемирия истекал.

– Вздор! – убеждал себя Граббе.

– Все – вздор! И Ганнибал – тоже вздор! Поглядел бы я, как он возьмет Ахульго. И Ермолов…

Ермолова Граббе чтил и гордился, что некогда был его адъютантом. Граббе вдруг вспомнил про свои записные книжки. Отыскал ту, куда делал заметки об Отечественной войне, и наткнулся на Смоленское сражение. Тогда, в августе 1812 года, отряд Граббе защищал город от Наполеона, прикрывая отступление главных войск. И потом записал среди прочего:

«В правилах военного искусства Смоленское сражение может служить счастливым применением, как слабейшему в оборонительной войне с пользою должно искать с превосходящим в числе неприятелем сражения в крепких оборонительных позициях, нанося ему тем потери гораздо чувствительнее собственных и тем понижая самонадеянность начальников и войск неприятельских и возвышая дух своих. Так уравниваются не только нравственные, но и материальные силы».

Граббе не верил своим глазам, ему казалось, что это написано про Ахульго, только вместо Наполеона был теперь Граббе, а вместо Барклаяде-Толли и Багратиона – Шамиль. Чем больше читал Граббе свои заметки, тем больше аналогий находил с нынешним своим положением.

– Но то был Наполеон! – то ли гордился собой, то ли утешал себя Граббе.

Юнус уходил и возвращался, пока, наконец, не последовал решительный отказ Шамиля.

– Он вам не верит, – сообщил Юнус.

– Вы взяли у него сына, обещая заключить мир и отвести войска, но этого не сделали.

– Меня не интересует, верит он мне или нет, – раздраженно ответил Граббе.

– Мне приказано пленить его и захватить женщин и детей. Теперь пусть пеняет на себя!

Граббе послал Шамилю последний ультиматум, в котором угрожал штурмом и намекал, что не может поручиться за безопасность его сына, но ответа не получил, как больше не увидел он и Юнуса, который решил остаться со своим имамом. Разгневанный Граббе собрал штаб и объявил:

– Кому дозволена цель, тому дозволены и средства. Штурм, господа командиры! Всеми силами и со всех сторон.

Генералы понимали, что задетая гордыня и дипломатическая неудача лишили Граббе всякого благоразумия, но перечить командующему не стали. Одним штурмом больше – одним меньше, все равно отвечать за все ему, Граббе. Да и осада Ахульго должна же была когда-то закончиться.

Накануне штурма Милютин записал в своем дневнике:

«21-го августа срок перемирия кончается. По ходу переговоров генерал Граббе пришел к убеждению, что все употребленные им меры для взятия Ахульго мирным путем не привели к желаемому результату. Снисходительное и великодушное обращение генерала имело последствия совершенно противоположные ожиданиям: оно только ободрило неприятеля. И, следовательно, оставалось единственное средство – это сила оружия. Необходимо надлежало ускорить действие осады, потому что с наступлением сентября месяца в горах начинается дождливое и холодное время.

Осада Ахульго, стоившая уже столько крови, должна была иметь и развязку кровавую!».

Пока длилось неясное перемирие, а стороны настаивали каждый на своем, положение на Ахульго сделалось невыносимым. Утренние туманы не приносили облегчения, роса высыхала под первыми же лучами августовского солнца. Гора сначала дымилась душной испариной, а затем раскалялась от нестерпимой жары.

Еды почти не осталось, а вода опять стала недоступной. Стрелки Граббе даже ночью палили по известным спускам, чтобы заставить Шамиля быть покладистее на переговорах.

Мюриды туго привязывали к животам плоские камни, которые несколько притупляли чувство голода. Труднее всех приходилось тем, кто занимал передовые посты обороны. Голод обострял чувства, и до них доносился запах хлеба, который пекли в лагере Граббе.

Посты противников теперь располагались так близко, что можно было переговариваться. И однажды по обе стороны оказались братья.

– Брось ты это Ахульго, – кричал один и на виду у брата уплетал хлеб с куском жирного мяса.

– Иди к нам!

– Мне с отступниками говорить не о чем, – отвечал другой брат, с трудом пережевывая сухое толокно.

– Здесь лучше! – кричал первый, принимаясь за груши.