Беатриче Ченчи - читать онлайн книгу. Автор: Франческо Гверацци cтр.№ 27

Только когда мать показалась из пламени и, протягивая руки с младенцем, закричала: «спасите мое дитя!» тогда одно сердце, и только одно было тронуто: это было сердце Луизы Ченчи. В ней мигом замолчала женщина и заговорила мать: одним прыжком она очутилась у лестницы и побуждала стоящих кругом:

– Решайтесь! – говорила она – недалеко пробраться; ничего нет трудного. Римляне! тот, кто спасет их, получит от меня сто червонцев.

Но никто не двигался.

– Христиане!.. решайтесь… не теряйте времени! Двести червонцев тому, кто спасет!

Но и эта награда не расшевелила никого: страх угрожавшей опасности пересиливал корыстолюбие. Луиза подумала одну минуту о том, что она могла располагать еще одною сотнею, последнею, и что у нея не останется уже ничего для своих собственных детей и от свекра нельзя было надеяться получить вновь. «Не беда», решила она, и голосом еще более громким, точно хотела наверстать потерянное время, с удвоенной силою она крикнула:

– Триста червонцев за их спасение!.. Триста золотых дукатов!.. этого достанет на приданое двум дочерям… Римляне! Никто не решается? Так пустите же меня… я вам говорю, пропустите меня!.. мне поможет Христос!

И легче птицы она поднялась, по лестнице, которая уже почернела и дымилась. Поднявшись до окна, она сказала:

– Давайте ребенка!..

– Вот он! берите! берите!

Бедные матери поняли одна другую. Луиза спустилась. Молодой парень, пристыженный тем, что никто не кинулся на помощь, решился подняться до половины лестницы, взял ребенка и отнес его в безопасное место.

А Луиза вернулась наверх; огонь вспыхивал уже по окраинам лестницы; он исчезал на мгновение под её руками и являлся с новой силой, как только она поднималась выше… Очутись лицом к лицу с женщиной, которая, как она предполагала, похитила у нее сердце мужа, она бесстрашно протянула ей свои объятия, ей, которая сжимала в своих объятиях отца её детей. Та бросилась к ней, как потерянная от горя.

Луиза схватила крепко стан своей соперницы и спустилась вниз… Скорей, Луиза, уже лестница горит; скорей, Луиза, уже почерневшие устои трещат. Зачем она останавливается? Каждая минута гибельна! Забыв себя, забыв неизбежную опасность, забыв все на свете, она не могла устоять против непреодолимого желания увидеть лицо своей соперницы при свете пожара, и убедиться: превосходит ли она ее красотою. Таково сердце женщины!

Хотя лицо её было страшно искажено страданиями и испугом, волосы до половины сожжены и щеки в ожогах, но все-таки, даже в этом виде, она показалась ей очень красивою.

– Ах, как она хороша! – вскрикнула Луиза и пошатнулась на лестнице.

Она достигла уже третьей от низу ступени, когда с ужасным шумом обрушился потолок; пламя исчезло, облако дыма, с целыми мириадами искр, покрыло дом, лестницу и женщин. Крик ужаса разнесся эхом до противоположного берега Тибра; в нем выразилось убеждение, что эти несчастные погибли в развалинах.

Минуту спустя пожар, как гордость, униженная на мгновение, запылал ужаснее прежнего, и из пламени вышла Луиза, держа в руках бедную женщину.

Крики восторга, бешеные восклицания огласили воздух:

– «Кто этот юноша? – Не знаю. – Видел ты его когда-нибудь? – Никогда. – У него еще и бороды нет, да тщедушный какой, жиденький! А вон какие дела делает!» говорили в толпе, глядя на переодетую Луизу. – «Ура! доблестный юноша! вот настоящая латинская кровь!»

Господь сжалился над женой столяра; она впала в беспамятство и не помнила о горестной судьбе мужа. Луиза, воодушевленная все более и более желанием добра, как это всегда случается с добрыми сердцами, не допустила, чтоб спасенная женщина была отнесена в госпиталь. Она вспомнила об одной вдове, своей соседке, которая просила ее, если случится, найти ей жильца на две комнаты, и решилась поместить в них несчастную женщину.

Желая тотчас же привести в исполнение свое намерение, она велела положить ее на простыню, которую четверо здоровых людей вызвались нести. Сама она взяла на руки ребенка и только попросила, чтоб кто-нибудь помог ей дойти: голова её кружилась, и ей казалось, что земля пропадает под её ногами. Из окружавшей ее толпы вышел человек плотный, здоровый, обросший густыми волосами, в одежде чучара, из окрестностей Рима.

– Возьмите-ка мою руку! – сказал он голосом растроганным более, чем можно было ожидать от его грубого, загоравшего лица, – опирайтесь хорошенько, она выдержит и Траянову колонну. Если вам не противно, у меня достанет охоты и вас донести вместе с ребенком.

– Я вам верю. Да наградит вас Господь. Довольно и так. Теперь ступайте, – сказала она тем, которые несли бедную женщину: – потихоньку, в улицу Сан-Лорензо-Панисперино, в дом Ченчи.

– В дом Ченчи! – воскликнул он, отступив шаг назад.

– Что жь вас удивляет? Вы может быть думаете, что всякое доброе дело чуждо моему дому и достойно удивления, как какая-то редкость! Скажите пожалуйста, почему вы так думаете?

Чучарь только качал головою и не отвечал ни слова. Донна Луиза, задетая за живое, прибавила:

– И если вы хотите знать, кто имел храбрость взойти на лестницу в то время, когда вы, мужчины, не двигались с места от страха, – я скажу вам, что это была женщина; во мне вы видите жену Джакомо Ченчи и невестку графа Франческо Ченчи.

При этих словах чучар даже зашатался: он ухватился рукой за голову и долго не отнимал ее, точно хотел удержать мысля я впечатления, чтоб они не вырвались из нея.

Я не скрою от вас, кто был этот. Читатели мои могли уже убедиться, что я не люблю оставлять их долго в неизвестности; и потому я сразу скажу вам, что этим чучаром был Олимпий, а четверо добродетельных людей, державших простыню, были его товарищами и соучастниками в злодейском поджоге. Не подумайте пожалуйста, будто они действовали теперь из чувства лицемерия или хитрости, чтоб лучше скрыть свое преступление; они совершили его с такою предусмотрительностью и осторожностью, что не оставалось возможности подозревать их. Но как бы ни был дурен человек, в нем всегда есть и хорошая сторона, и у людей, с хорошими иди дурными наклонностями, не привыкших удерживать себя или притворяться, переход от зла к добру и проявление этих чувств делаются быстро и неожиданно. Я не знаю даже, родится ли человек собственно с дурною душою? Кто меньше всего имеет обыкновения сводить счеты с своей душой и действует по первому побуждению, тот, может быть, был бы лучше других, если бы слишком большое невежество, или дурные обычаи, или какие-либо другие побуждения не заслоняли ему пути к добру и не толкали его на дорогу зла.

Сказать правду, для того, чтобы держаться еще этого мнения, мне надо иметь несокрушимую веру; я думаю, нет человека, которого народ рвал бы так на части, как меня, и это именно потому, что он рассуждает мало и чувствует сильно.

Народ, прозвавший меня другом и отцом, вдруг прославил меня опять своим недостойным сыном, надел на меня цепи и даже потребовал моей смерти! Я слышал своими собственными ушами, как дети того самого народа, которого я чтил и о пользе которого всегда радел, наводнив палаццо Синьори, делили между собою при свете фонаря мелкие деньги, говоря один другому: «Тебе конечно следует меньше, ты сам маленький и не мог кричать громко, как я: „Смерть! Смерть ему!“ – Бедный народ! Ты преследовал и не таких людей, как я. Но я не назову тебя за это ни неблагодарным, ни злым, как Дант».