Похождения Стахия - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Красногорская cтр.№ 30

В тебе не будет веры двойныя,

К тебе не смеют приступить злые.

Твои все люди суть православны

И храбростью повсюду славны,

Чада достойны такой мати,

Везде готовы за тебя стати.

Чем ты, Россия, не изобильна?

Где ты, Россия, не была сильна?

Сокровище всех доброт ты едина,

Всегда богата, славе причина.

Коль в тебе звезды все здравьем блещут!

И россияне коль громко плещут:

Виват Россия! Виват драгая!

Виват надежда! Виват благая!

Скончу на флейте стихи печальны,

Зря на Россию чрез страны дальны:

Сто мне языков надобно б было

Прославить все то, что в тебе мило!

Гликерия закончила чтение и гордо вскинула голову, будто стихи были ее собственные. Слушатели привычно молчали. Ждали: волонтер как хозяин дома и старший подаст сигнал, произнесет: «Ну, что скажете?» Но он нарушил традицию. Сам заговорил о стихах:

– Жаль, что не я сложил их. Сколько раз испытывал подобные чувства, а не смог выразить словами. Знаете, вдали от родины особо сознаешь, как любишь ее. Даже достоинства чужой страны там видятся недостатками. Обычные природные явления кажутся чуть ли не бедствиями. Вот у нас дождь, и пусть себе идет. Его почти не замечаешь. Там же он меня раздражал. Тосковал от него даже. Все там другое, чужое, немилое. Проснулся как-то на рассвете в Париже – кто-то плачет, стонет. Глянул в окно: голуби на карнизе. Это они так гулькают, по-иностранному.

– О да! – поддержал швед. – Древние греки считали: тоска по родине есть болезнь. Название – ностальгия. В чужой стране от нее не лечат. Я много лет больной: все помню – в моем отечестве трава зеленая-зеленая, слышно утром – растет.

– Неужто слышно? – засмеялась Гликерия. – Может, видно?

Швед пренебрег поправкой. Остальные тоже промолчали.

– Однако надо признать, стихи тяжеловесны, – прошептал студент.

Он всегда говорил тихо-тихо, как бы сомневаясь в своих словах. Но это не мешало ему быть завзятым хулителем чужих сочинений. В своем рвении отыскивать в них недостатки он дошел до того, что однажды стал хулить Библию. Назвал ее злою книгой, несовременной. К его счастью, собравшиеся не все расслышали, а что уловили, постарались со страху тут же забыть.

– И выражается он на стародавнем языке, – обратилась Лукия к Гликерии, поморщилась. – Кто теперь так говорит…

– Никаких примеров! – оборвала Гликерия. – Будьте здоровы!

Царственным жестом она указала на дверь. Все смиренно, споро стали исчезать в темном проеме. Только Мастридия задержалась у порога, спросила с ревнивой подозрительностью:

– А что же ты?

– А мне, подружка, чтобы в сени выйти, придется сперва раздеться.

– Бесстыжая! – Мастридия грохнула дверью.

– Наконец-то, – вздохнула Гликерия, – наконец-то. – Она прошла на середину комнаты. – Мне помнится, Стахий дорогой, тебе хотелось узнать, как дамы управляются с фижмами? Зажги-ка еще свечей!

Волонтер повиновался. Когда же повернулся к Гликерии, не поверил глазам. Лиловый шелк платья бесформенным комом лежал на полу. На Гликерии же вместо великолепного наряда топорщилось сложное инженерное сооружение. Нечто подобное ему уже довелось видеть… на корабельной верфи, правда, больших размеров. Потрясенный, он лишь свистнул.

Гликерия засмеялась. Чуть нагнулась и потянула обручи кверху. Они легко сложились. Не составляло теперь труда снять их через голову, как юбку. В результате этого нехитрого и хорошо известного волонтеру действия Гликерия осталась в знакомой ему холщовой рубашке и незнакомых шелковых чулках. На о дном зияла дырка.

Ношеная рубашка и рваный чулок не воодушевляли. Но волонтер никогда не отказывал женщинам.

– Совсем забыла, – сонно пробормотала Гликерия (он уже тоже впал в дрему), – слышала, вроде бы Мориц Саксонский в Москве.

«Этому-то еще что надо?» – подумал волонтер и на всю ночь лишился сна.

Он любил собирать грибы и стыдился этой любви: не мужское дело, да дело ли? В Борках по грибы ходили только бабы и ребятишки. Увидеть мужика с корзиной подосиновиков ему ни там, ни в Измайлове не доводилось. В Измайлове и самому было не до грибов. Вспомнил о них лишь в Вирцау – летней резиденции герцогов Курляндских. Леса вокруг замка стояли отменные. Не уступали рязанским по обширности своей, долголетию и обилию болот и непроходимых чащоб. Вблизи Вирцау их постоянно обихаживали, и в этой части устраивались герцогские охоты. А дальше от дворца они были безлюдны, сумрачны, как и мещерские, укрывали зверей непуганых и разную лесную нечисть. Придворная обслуга сказывала: в самой глуши скрывается форстманн, леший то есть. Фрейлины поминали не раз и никсо, русалку.

В существование леших и русалок Стахий верил. Знал еще в Борках людей, которые трезвыми глазами видели их. И рассказы очевидцев не похожи были на досужую выдумку. Верил Стахий: лесной человек, лесовик, лешак, способен возникнуть, словно бы из ничего, и скрыться вмиг, как бы в никуда – был и не стало. Верил и мечтал увидеть эту нежить. Верил, но сам от себя скрывал нечестивую мечту, маскировал наивным желанием насобирать грибов. Приличнее для мужчины было бы укрыть ее за охотой или хотя бы за упражнениями в стрельбе. Но люди бывалые и в Курляндии и в Борках утверждали одно: жильцы лесов и болот не жалуют человека с ружьем, да и с иным железом. На глаза ему стараются не попадаться, строят злые козни. Те, кто не вернулся из леса, сгинул в чащобах или болотах, были охотниками или дровосеками.

Итак, ружья в лес Стахий не брал, корзинкой не отягощался, чтоб людей не смешить. Бродил по дебрям налегке, с торбочкой, фляжкой и суковатой палкой: в умелых руках и она неплохое оружие. Руки у него сызмальства были умелые, а умение свое он постоянно совершенствовал. Телохранитель царевны или герцогини – не страж при шлагбауме.

За долгие годы жизни в Курляндии и многие месяцы в Вирцау (из них тоже годы набежали) он хорошо узнал местные леса и полагал, что даже ночью выйдет по звериной тропе к пограничному с Польшей озеру. Днями озеро влекло его неодолимо. Вроде бы и красотой не отличалось: болотная топь на подступах, окоем из рогоза и камыша, острый запах прели и рыбы, черная непроглядная вода. Знакомая, родная невзрачность – вроде бы он и не покидал Борок, верстах в пяти они за спиной.

Стахий неторопливо прикладывался к фляжечке, и чувство единения с оставленной родиной усиливалось. Не замечал, как соскальзывает на хвойный подстил с высокой сосны белка, как подплывает к самому берегу лебединая семейка, как осторожная лосиха показывает из куста треугольную морду. Из дремы выводил громкий хруст валежника под чьей-то тяжелой поступью, испуганное верещание чаек. Но лесовик не показывался. Озерные или болотные жилицы, русалки, тоже не проявляли к чужаку любопытства. Он же чувствовал: нежити таятся поблизости, в зарослях камыша, на топком дне озера, пережидают, когда чужак уйдет.