— Я ведь еще не знаю вашего имени, господин, — неожиданно отвлекла меня от раздумий Эльвира Спиридон.
— В самом деле… Но могу вас успокоить: скоро, не позже ближайшего вечера, я вам его сообщу.
— Потому как, мало ли, вдруг выйдет так, что и мне иной раз надо будет к вам обратиться.
— Вы правы. Только, пожалуйста, потерпите чуть-чуть, скоро я вам представлюсь. Не знаю, может, вы мне тогда не поверите: дело в том, что недавно бумаги у меня потерялись. Насчет имени надо мне срочно поговорить с полковником Кокой Мавродин. А пока я вынужден помалкивать, к сожалению.
— Я просто подумала: если бы можно было звать вас по имени, мне бы к вам легче было привыкнуть.
Когда ей иногда случалось садиться на топчане, я — ради шутки, конечно, — норовил посмотреть в окно то над самым ее плечом, то, наоборот, под мышкой. Впрочем, и там, и там я видел одно и то же: долины, подернутые лиловой дымкой, из которой высовывались остроконечные верхушки елей, вороньи стаи, взмывающие в воздух и летящие к крутым склонам хребта Поп-Иван, и заснеженные вершины, которые как раз осветило вставшее над горами солнце.
Пока горница проветривалась, мы молча стояли рядом друг с другом у открытого окна. Руки наши соприкоснулись, потом напряглись, словно пробуя одолеть друг друга, потом, примирившись, переплелись. Между нами, в раковине известной лишь нам двоим тайны, наверняка пряталось имя одного и того же человека. Того, чьи следы, как свидетельства тихой и бескорыстной верности, извилистой тропкой кружили в снегу возле дома.
На поляне, напротив окна, из-под свежего снега проступили, блестя черными гранями, теплые кучи навоза; меж ними бродила пестрая собачонка; в столбах пара, поднимающихся над ними, грелись, паря, свиристели. Над драночной крышей ближней избушки, словно вьюнок по стеблю, полз в небо курчавый дымок: Северин Спиридон после ночных прогулок занимался домашним хозяйством.
Солнце светило вовсю; скоро я должен был отправляться на новое место работы. Видно было, что в доме моем появилась женщина: свой бушлат, который я без особых раздумий возвел в ранг рабочей одежды помощника эксперта при морге, я нашел вывешенным на ворота, полным свежего воздуха. Нет на свете такого упрямого запаха, который ветер, гуляющий над перевалом, не выдул бы из любой одежды всего за одну ночь.
7. (Кровь Бебе Тесковины)
К помощнику эксперта при морге, бывшему эксперту по чернике и ежевике, что под кличкой Андрей жил в доме дорожного смотрителя в горах над деревней Добрин, на перевале Баба-Ротунда. однажды ранним утром прибыл горный стрелок. Дождавшись, пока Эльвира Спиридон, сбежав по ступенькам крыльца, исчезнет в ельнике, где стояла избушка ее мужа, солдат вышел из лесу и зашагал к дому, одиноко стоящему близ дороги. Андрей Бодор, услышав, как хрустят, круша ледяную корку на обочине, жесткие, неумолимо приближающиеся шаги — шаги человека, несущего скверные вести, — отошел за дверь и, словно испуганная собака, нервно помочился в угол.
Однако солдат пришел с каким-то объемистым узлом, и Андрей вздохнул с таким облегчением, будто получил весточку от близкого друга. Солдат вытащил из своей полевой сумки ношеную унтер-офицерскую форму, резиновые сапоги, бриджи, велел Андрею переодеться и следовать с ним в Добрин-Сити; вряд ли это могло означать что-нибудь очень уж нехорошее. Такую ношеную форменную одежду без знаков различия носили в зоне Синистра доверенные люди, работающие на горных стрелков.
— Знаете, почему я пришел пешком? Чтобы у нас было время поговорить по дороге.
— Со мной у вас не получится разговора. Разве что про землянику, про ежевику; ну, может, еще про ушастых сов.
— Вот мы уже и подходим к делу. Если позволите, я начну.
— Боюсь, не найдется у нас с вами общей темы.
— Ошибаетесь, найдется: барышня Кока. Это она меня к вам послала… В общем, сначала она в вас не разобралась, но теперь мнение у нее другое: скажу по секрету, теперь она вас высоко ценит. К тому же начать она хочет с непростой задачи — разумеется, если вы согласитесь. Она собирается вас послать в резервацию.
— Мне туда хода нет. Полковник Боркан так и не выдал мне туда пропуск.
— Пропуск, считайте, теперь у вас есть. Барышня Кока просит вас провести одну ночь у буфетчика, Никифора Тесковины. Есть у него дочка, по имени Бебе. Люди говорят, глаза у нее ночью светятся, как у рыси. Не вредно будет проверить, так ли это.
На склонах Добринского хребта добывали когда-то руду, и к погрузочным рампам, к рудничным отвалам вела от деревни узкоколейка. Потом, когда рудник был ликвидирован, а в заброшенных карьерах поселили медведей, узкоколейка опять же пришлась кстати: туда вагонетками доставляли корм для зверей, фрукты, пищевые отходы, павших лошадей и даже живых ослов. Там, где кончались рельсы, еще стоял старый шахтерский буфет; теперь туда приходили пить звероводы, лесники, там они вечерами играли в карты, в мельницу, в домино, на раскаленной плите пекли грибы, птичьи яйца.
Бебе Тесковину знали в окрестностях все — из-за огненно-рыжих волос. Пока рельсы узкоколейки не покрывал первый снег, она на ручной дрезине ездила в Добрин-Сити в школу. Когда она въезжала в деревню, волосы ее были видны далеко над серыми изгородями, пылая, словно куст спелой рябины. А вот теперь оказалось, у нее еще и глаза светятся в темноте.
— Не разбираюсь я в этих делах.
— Разберетесь. И еще: в казарме, на проходной, вам оставлена небольшая посылочка, ее надо забросить Гезе Хутире.
— Геза Хутира, Геза Хутира… Кто это? Не имею чести быть с ним знаком.
— Он метеоролог в резервации. А узнать его будет легко: у него волосы — до земли. Он двадцать три года не стригся.
Пять лет Андрей Бодор ждал этого дня. Сколько раз за эти годы он представлял, как они встретятся наконец с приемным сыном! А сейчас он даже бровью не повел, услышав отрадную весть.
— Честно говоря, даже не знаю. Большой вопрос, найду ли я туда дорогу.
— Убежден, что найдете.
— Знаете, не очень-то люблю я в зимнее время бродить по лесам. А почему — сами можете догадаться: еще подхватишь какую-нибудь заразу. В этом году нам прививки еще не делали.
— Это верно. Барышня Кока прививки сама отменила. Не нравится, говорит, что ее людей иглой колют. Обещала придумать вместо прививок еще что-нибудь.
Посылочка, что ждала Андрея на проходной, представляла собой всего-навсего алюминиевый стержень. А точнее, несколько стержней, входящих друг в друга; выдвинув их, стержень можно было существенно удлинить. Кроме того, в нем были высверлены разного размера отверстия, из которых свисали концы оранжевых и желтых веревочек. Для чего это нужно, понять было все равно невозможно, так что Андрей положил стержень на плечо и ушел.
Бюст Гезы Кёкеня, героя-зверовода, стоял по ту сторону дороги черный, как уголь, от обсевших его ворон. Когда Андрей подошел, они снялись и улетели, и бюст стал чисто-белым от облепившего его птичьего помета. Это могло быть и хорошим предзнаменованием, и не очень. Поблизости стоял вездеход с красным крестом, за опущенным стеклом маячило бледное, словно крыло бабочки-капустницы, лицо Коки Мавродин. Никому бы и в голову не пришло, что это женщина, если бы не горящий огнем медальон у нее на шее: красная пятиконечная звезда в медной оправе.