Опасные гастроли - читать онлайн книгу. Автор: Далия Трускиновская cтр.№ 57

— Корона — это предмет из золота, украшенный драгоценными камнями, не более.

— Хм… Полцарства за коня!

— Полцарства! А надобно целое!

Это уж было сущее безумие — нам завтра предстоит вести друг друга к частному приставу, а мы развлекаемся переводами из Шекспира! Такого бреда нарочно не придумаешь — и все же мы глядели друг на друга с азартом лицеистов или кадетов, затевающих новую проказу.

— Коли так… — он задумался. — Есть, сударыня! Престол мой — за коня!

Тут я растерялась. Слово «престол» нам в институте и в голову не приходило. Даже обида какая-то диковинная охватила душу — мы, образованные девицы, много читавшие, маялись и не находили нужного слова, а явился конокрад, пусть даже бывший когда-то приличным человеком, и это слово вмиг отыскал.

— Нет, — сказала я, — и престол не соответствует смыслу. Престол — тот же трон. Нужно именно «королевство», причем все целиком!

— Держава? Коня, коня, державу за коня!

— А вы, Алексей Дмитриевич, видели когда-либо державу?

— То бишь карту нашей державы?

— Нет, тот золотой шар, увенчанный крестом, что вместо со скипетром держат в руках государи наши при венчании на царство.

— И верно… Тогда все же должно быть «полцарства за коня». И этого уже немало, — сказал Алексей Дмитриевич и вдруг улыбнулся. — Каким же должен быть конь, за которого платят половиной России? Два липпициана, стало быть, — вся Россия! Только вот они мне и даром не нужны. Я — моряк, пусть и в отставке. Я хочу всего лишь вернуть своего беглого племянника Ваню. И теперь, когда я знаю, как именно его увезли из Санкт-Петербурга, я могу идти в полицию, завтра с утра буду стоять у дверей здешней управы благочиния, чтобы господин полицмейстер принял меня первым. Свечкин, ты не забыл привести в порядок мой сюртук и все прочее?

— Висит на гвоздике за дверью, — отозвался Свечкин, после чего воцарилось долгое молчание.

Страшная мысль посетила меня: что, коли он — не конокрад? Что, коли история о племяннике — правда? Да, был маскарад, было выслеживание в парке и даже в самом цирке, но подставить вместо «липпицианов» «племянника Ваню» — и все почти сходится…

— Неужели нельзя было прямо пойти к де Баху и приказать ему вернуть мальчика? — вдруг спросила я.

— Нет, потому что во время розыска оказалось, что де Баху заплатили деньги для того, чтобы он увез Ваню и держал его в цирке. Человек, который это сделал, и был подлинным конокрадом, а отнюдь не мы с Гаврюшей и Свечкиным, — сказал Алексей Дмитриевич. — Но, чтобы доказать это, я должен найти Ваню. Он подтвердит, что сей загадочный господин сманил его из дома и определил в цирк для того, чтобы он помог увести липпицианов. Как вы понимаете, де Бах поклянется, что никаких денег он не брал, а куда сбежал мальчик — понятия не имеет. Похищение ребенка из дворянского семейства — обвинение скверное, уверяю вас. Но мне придется спешить и рисковать, потому что иначе господин Крюднер примет какие-либо меры…

— Что еще за господин Крюднер?

И он рассказал мне, как маленькая наездница Кларисса преследовала похитителей, а сам он с Гаврюшей — преследовал Клариссу, ошибочно приняв ее за Ваню.

— Коли так — вы правы, надобно спешить, — согласилась я. — Не исключено, что у Крюднера прятался и тот господин, что выкрал лошадей. Чем дольше ждать — тем более уверенности, что он оттуда скроется…

Я осеклась. То, что я сейчас делала, не лезло ни в какие ворота, — я уговаривала его скорее пойти в полицию, чтобы найти похитителя племянника, словно бы он уже не был для меня кинокрадом и словно бы он не собирался рассказать полицмейстеру, что захватил в плен убийцу Лучиано Гверра!

Он тоже это вдруг понял.

Мы как-то разом друг от друга отвернулись. Я смотрела в темное окно, слушала стук дождя. Он уставился на свечу — многие любят смотреть на огонь, пламя завораживает. И, разумеется, мы напрочь забыли про Свечкина — а ведь он был тут же, в комнате, стоял у дверей, ожидая распоряжений.

— Самовар вздувать? — спросил он наконец весьма ворчливо, так, как если бы собирался сделать нам величайшее одолжение.

— Вздувай, братец, — отозвался Алексей Дмитриевич совершенно потерянным голосом, в котором ощущалась чуть ли не предсмертная безнадежность. — Плюшек каких-нибудь принеси наконец, я все еще голоден… Вы, поди, тоже?

Это адресовалось ко мне.

— Да, — отвечала я.

Никогда еще мне не бросали в лицо обвинение в убийстве! И никогда после такого обвинения не звали ужинать.

Я понимала, когда произошел этот перелом в нашей беседе — им мы обязаны Шекспиру. Мы отвлеклись от всех мерзостей, какие окружали нас обоих, ради нескольких минут литературы. Я не знала — надолго ли хватит того доверия, что вдруг установилось меж нами, — доверия, которое могло бы возникнуть даже между двумя мошенниками, если бы они оказались поодиночке в чужой стране и вдруг заговорили на одном языке.

Мы были за этим столом — двое благовоспитанных людей, и каждый считал другого преступником. Правда, моя уверенность была не столь велика, как его.

Свечкин расставил тарелки и чашки. Раньше мне казалась смешной эта русская привычка путешествовать со всем скарбом, теперь… Я не то чтобы пришла в умиление от того, что эта странная парочка привезла из столицы целый сервиз Петербуржского императорского фарфорового завода, недорогой, с простенькими цветочными гирляндами, а вдруг поняла — они оба живут в каком-то особенном мирке, куда женщинам хода нет, и заботятся о себе, как умеют.

Это был странный поздний ужин — мы оба молчали. Кто-то должен был заговорить первый. Я — не решалась. Всякое мое слово могло быть обращено против меня. Я с ужасом вспоминала, как пыталась пленить Алексея Дмитриевича в надежде вызнать у него подробности той страшной ночи. Я думала: теперь он наверняка вспоминает мои глупые попытки и объясняет их ловкостью хладнокровной убийцы! И, возможно, он ждет моих объяснений. Или же они ему вовсе не нужны — без объяснений ему будет даже легче наутро пойти в полицию, рассказать о своем Ване, существующем или мнимом, а заодно и обо мне.

Дождь за окном стал потише. На столе, как раз между нами двумя, горела толстая свеча. Это была дорогая спермацетовая свеча, толстая и полупрозрачная, она почти не коптила и оплывала причудливо, словно нагромождая профили диковинных существ из потустороннего мира. Я ела яблочный штрудель и следила за причудами свечи, стараясь не глядеть на Алексея Дмитриевича.

— Мисс Бетти, — вдруг сказал он. — И все же — что с вами было той ночью? Я готов во всем пойти вам навстречу, лишь бы услышать от вас что-либо про Ваню.

Это означало: я готов оправдать совершенное вами убийство и ни слова не сказать полицмейстеру, если вы поможете мне найти мальчика.

Все яснее становилось мне, что Алексей Дмитриевич не врал — он-то как раз говорил чистую правду о пропавшем племяннике! Это почти сделалось непреложной истиной — и вдруг сомнение озарило меня: что, коли он таким способом пытается добиться от меня молчания? Ведь я могу попасть в лапы к сыщикам не только по его милости — могу ли я быть уверена, что страшная рожа в седой щетине и с пегими космами не выследила меня, не обнаружила моего убежища на Гертрудинской улице и не выжидает какого-то особого, ей одной ведомого часа? И тогда, отвечая на вопросы, я могу сказать, что знаю, кто собирался похитить лошадей, а могу вообще молчать о лошадях, что ему и требуется.