С театра войны 1877-1878. Два похода на Балканы - читать онлайн книгу. Автор: Лев Шаховской cтр.№ 10

В 3 часа дня замолкли последние выстрелы под Джуранлы, и вот сейчас, после дела наш небольшой отряд (всего около семи тысяч человек) очутился вновь лицом к лицу с громадными силами турок. Сулейман-паша находился от нас в каких-нибудь 6–7 верстах расстояния (от Джурналы до Ески-Загры) и, разбив болгарские дружины, стоял теперь против нас во всеоружии всей своей армии. Медлить было нельзя, требовалось какое бы то ни было скорое и энергичное решение. Но какое? Отступить назад к Ени-Загре? Но это значило бы бросить на произвол судьбы остатки Ески-Загрского отряда, отступавшего на Казанлык, отдать их окончательно туркам. Да и не поздно ли уж было отступать? Сразиться с армией Сулеймана, пойти ему навстречу, принять бой с противником вчетверо сильнейшим?.. Между тем начальники частей явились к генералу Гурко с донесениями, что люди измучены от длинных переходов, изморены от двух кряду дел, вчерашнего и сегодняшнего, что они не в состоянии двигаться дальше и, что всего важнее, в боевых припасах ощущается полнейший недостаток: патроны расстреляны, на орудие остается средним числом всего по три снаряда, патронов и снарядов достать неоткуда. Положение обрисовывалось вполне. Оно было критическое.

Был четвертый час дня. Солнце безжалостно палило и жгло тот курганчик, на котором сидели в эту минуту генерал Гурко, его штаб и свита. Турки только что бежали из-под Джуранлы, отброшенные к Карабунару; Елецкий, Севский полки и один батальон стрелковой бригады, участвовавшие в деле, завлеклись преследованием неприятеля и скрылись куда-то из глаз за лесом и кустарником. У курганчика оставались только другой батальон стрелковой бригады, находившийся во время боя в резерве, и Киевский гусарский полк. Казаки были отправлены следить за направлением, какое приняли отступавшие из-под Джуранлы турки.

Всех на курганчике мучительно осаждала мысль: «Что теперь будет? Что должно произойти теперь?». Все мы и без того были сильно утомлены от двух дней, полных подавляющих впечатлений, длинных переходов и сражений. Вчера было дело под Ени-Загрой, тревожный ночлег в Карабунаре, сегодня – восемь часов боя под палящими лучами солнца. Усталость, жажда, голод. Какое новое испытание еще ожидало нас? Гурко все продолжал сидеть на курганчике и беседовать в полголоса со своим начальником штаба полковником Нагловским. Вокруг кургана по-прежнему стояли верховые лошади, понурив головы от жару. Конвойные казаки и вестовые полулежали и дремали на земле, намотав поводья коней себе на руки. А Сулейман-паша все продолжал находиться от нас в 6–7 верстах с 20–30 тысячами войска и, быть может, уже принял какое-нибудь грозное решение… Гурко встал наконец с места на кургане и громко отдал приказание: одному батальону стрелковой бригады и Киевскому гусарскому полку выйти на шоссе, остановиться там и ждать дальнейших распоряжений. Гусары немедля потянулись вправо, к шоссе, находившемуся в полуверсте от кургана; за гусарами двинулись стрелки, а за стрелками поехала на шоссе батарея полковника Ореуса. Окончательное решение Гурко оставалось еще неизвестным.

Меня сильно тянуло взглянуть на поле сражения под Джуранлы, и я, рассчитав, что всегда успею нагнать генерала Гурко, сел верхом и поехал в направлении леса, где за полчаса перед тем происходило дело. Местность была неровная: кустарник, овражки, уступавшие место кукурузному полю; снова кустарник; за ним лужайка, поросшая высокой и частой травой. Там и сям валялись трупы убитых солдат. Между кустами мелькали санитары, разыскивая раненых. У опушки леса колодезь. Этот колодезь играл большую роль в сегодняшнем деле. День был невыносимо жаркий; воды поблизости не было, и наши солдаты кидались к этому колодезю, чтоб утолить несносную жажду. Турки из лесу учащали огонь, переходили в наступление, чтобы не дать нашим солдатам воды. У колодца, видимо, происходила ожесточенная драка. Трупов тут валяется много: наши вперемешку с турками. Один из наших так и закоченел с манеркой в руках, другой свесился через край колодца с пробитой головой, третий лежит на спине, широко раскидавшись руками и ногами… Я невольно стал вглядываться в лица этих убитых, усиливаясь уловить в них последнее застывшее выражение. Между тем невдалеке от колодца по проселочной дороге медленно тащилась с позиции одна из наших батарей, направляясь, вероятно, к шоссе. Переднее орудие везли четыре лошади, из которых одна сильно хромала, она высоко задирала голову кверху и затем вся низко приседала, нижняя часть ее ноги была окровавлена, и по пыльной дороге тянулись за ней кровяные пятна; у другой лошади вся морда была в крови. Орудие двигалось медленно.

– Всех лошадей у нас перебили и переранили, – обратился ко мне офицер, сопровождавший орудие. – Насилу выбираемся с позиции. Вон, заднее орудие так просто везем на солдатах. Наткнись теперь на турок, – прибавил он, – живьем отдадим всю артиллерию: ни снарядов, ни лошадей.

Я свернул с дороги в лес и очутился среди высоких деревьев. Тут было тенисто и прохладно, но картина смерти была полная. Трупов валялось тут множество, преимущественно турецких. Земля была усеяна всевозможными предметами: тряпье, куски одежд, куртки, панталоны, фески, все это валялось вместе с неподобранными еще ружьями, патронными ящиками и сумками, манерками, ременными поясами. Близ опушки леса, в продолговатом ложементе, турецкие тела были навалены кучей, одно на другом. Лужи крови у ложемента. Обезображенные лица турок. Скорченные позы. Как-то страшно было смотреть на это и находиться тут. Казалось, что эти свежие, окровавленные трупы проснутся вдруг и страшно отомстят за себя; казалось, что из-за деревьев сторожат отовсюду другие, живые турки, готовые разразиться огнем и смертью, от которых некуда уйти. Мне сильно захотелось вернуться назад, я чувствовал, что с непривычки и утомления теряю хладнокровие. Стон раненого невдалеке привлек мое внимание, я углубился далее в лес: невзрачный, небольшой солдат сидел на земле, прислонясь спиной к дереву и опустив голову.

– О-о-х, о-о-х, батюшки родные, – стонал он громко, – бросили меня, забыли. О-о-ох, о-о-ох!

– Куда тебя ранило? – спросил я, подъехав к солдату.

– В плечо, вона насквозь прошибло; а еще вон в ногу укусила подлая, – заговорил солдат вдруг серьезным голосом, стараясь шевельнуть раненой ногой и внимательно вглядываясь в нее.

– Санитары! – закричал я громко, заметив санитаров между деревьев. – Раненый тут… эй, подберите.

– Нехай подождет, – крикливо ответил один из санитаров с малороссийским акцентом.

– О-о-ох, о-о-ох! – опять застонал раненый.

– Вода у тебя есть? – спросил я его снова. – Пить хочешь?

– Нет воды. Смерть – жажда. Глотку всю обожгло как есть, – заговорил раненый опять серьезным голосом, чавкая ртом и губами.

Я слез с лошади и направился к валявшемуся вблизи трупу турецкого солдата, у которого на ременном поясе была пристегнута манерка. Вынув перочинный ножик, я долго пилил им ремень, пока преуспел наконец разрезать его. Манерка была обыкновенно турецкая, из белой жести. Горлышко было заткнуто грязной тряпкой. Но едва я ототкнул тряпку, как запах луку и прокисшего раки ударил мне в нос. На дне манерки плескалась какая-то жидкость. Я поднес манерку солдату. Он было жадно схватился за нее руками, но, понюхав, тотчас же отпихнул ее от себя.