Дневник. 1914-1916 - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Фурманов cтр.№ 20

В сосновом бору много белых грибов, в опустелых усадьбах Сарн много цветов: сестры приносят каждый день огромные, пышные букеты. Ездили в Полицы (Полицы называются иначе Рафаловкой), там уже совсем близко, всего в шести верстах, идет вот уже много дней непрерывный бой. Приезжали мы ночью, ночью же и воротились, а завтра я совсем перебираюсь туда, в первую летучку. О летучке я имел другое представление, да оно, впрочем, и не ошибочно, только относится к другому понятно – к отрядной летучке. А эти наши 4 летучки – обыкновенные поезда, имеющие лишь более спешное, так сказать, экстренное значение – быстро порхать с места на место и близко подходить к линии боя: первая, например, стоит теперь в шести верстах. Состав летучки меньший, нежели поезда: в ней всего 12 теплушек и 4–5 классных вагонов.

Поразило меня хладнокровие, с которым в Рафаловке один офицер говорил о том, что завтра их полк идет вперед и имеет целью оттеснять неприятеля как можно быстрее. Дело нешуточное, и он, быть может, в последний раз ужинал в теплой комнате, но он был удивительно спокоен. Из Рафаловки ехали в телячьем. Общество было презабавное: три сестры, два железнодорожника, трое молодцов в лаптях и с махоркой, три поседелых, прикорнувших по углам носом в армяки, два офицера, три солдата, я, две бабы с кричащими ребятами. Фонарик тускло освещал грязный пол и разбросанную солому; в углу были свалены какие-то мешки, на полу было наплевано, валялись окурки. Получилось впечатление, что все мы собрались вокруг догорающего костра и с минуты на минуту ждем его смерти. Трясло необыкновенно. В щели посвистывал режущей ветер. Было холодно и сыро.

Канонада не умолкает. До поздней ночи, как отдаленный гром, сотрясает она тишину. Звуки трудно передать междометием. «Б-б-бах… б-бум… тр-ра-та-тах…» – все это дает очень слабое представление о сущности звука. Отсюда вот, за 4–5 верст, впечатление получается подобное тому, как от чужих, тяжелых шагов по крыше соседнего дома в тихую-тихую ночь, как от раскатывающихся бревен на расстоянии 30–40 сажен, как от замирающего далекого грома. Иногда кажется, что стучат в ворота то и дело раскачиваемым бревном, иногда кажется, что сотни топоров ударяют в одно место – крепко, отрывисто, будто со злобой.

Гремит и гремит. А здесь, в пяти верстах, спокойно. Солдаты кучками сидят у костров, пьют чай, варят картошку. По полю безмятежно, склонив головы, бродят лошади; офицеры не знают, что делать, стоят кучками и горячо спорят о чем-то ненужном и всем им неинтересном. Вечером часть приходит в теплушку, – тут они рады семейной обстановке и оживают, как мухи по весне.

Под гром канонады слышны песни, слышна гармоника… а сердце бьется, словно перед экзаменом или перед выходом на эстраду. Под горло подступает что-то вязкое и круглое, катится, словно шарик, душит слегка. А в сосновом бору мелькают фигуры солдат, лошадей, беженок в цветных костюмах. Их здесь немного, в Сарнах больше, а в Гомеле и совсем много.

Это новое чувство, новое ощущение близости боя захватило меня всецело. Сердце колотится, словно ждет чего-то. Сюда стягиваются наши силы, предполагается подвести корпус не сегодня завтра и начать наступление, пока австрийские силы не пополнены германскими. Если будет наступление или отступление, вообще что-либо активное, наши летучки соединятся вместе, как и было все время до последних дней, когда было так много работы. Сестра рассказывала, как им однажды пришлось работать три дня и три ночи, как в три дня было перевезено до четырех тысяч раненых. Ночью ставили в поле стол, а по полю были разложены раненые, прямо на земле, едва прикрытые.

Тихо, темно было. Только сплошной стон рвался от живого поля к небесам. Раненые ползли к столу, молили о помощи, но не было возможности помочь сразу многим. Как символ спасения, белел во тьме этот одинокий белый столик, на него были устремлены все напряженные взоры, его лишь близости все жаждали и ждали с нетерпением.

В окопах

Оседлали трех лошадей, и мы поехали в окопы: казачий офицер, техник-строитель, на деле больше взорвавший, чем настроивший мостов, и я. «У вас оружие есть с собой?» – спрашивает меня офицер. – «Нет», – «Взяли бы…» – «У меня вообще нет, да я и стрелять-то не умею.» – «Ну тогда едемте. С оружием-то тут всегда лучше, – добавил он. – Ехать придется лесом, а на разъезд наткнуться ничего не стоит». Поехали. Дорога шла мелким березовым лесом и взбитыми полями. Вдали виднелся косогор – за ним были австрийские окопы. Орудия бухали непрестанно, только стреляли они в другую сторону – у местечка Полонного. Офицер все учил меня, как надо сидеть на седле, и я очень благодарен ему за то, что после этой поездки не придется 2–3 дня обедать стоя, как то было после кавказских прогулок верхом. Меня все уверяли там, что стремена ни при чем, надо лишь крепче сидеть в седле – потому вот я и обедал стоя, а теперь, напротив, стоял все время в стременах, ноги в стороны, носки внутрь. Мы уже подъезжали к Маюничам, опустелой, бедной деревушке, когда встретившийся казак предупредил:

– Держитесь, ваше благородие, к лесу, по дороге не годится, обстреливают.

Мы спустились мигом к опушке и поскакали к деревне. Чудилось, что нас заметили и вот-вот откроют огонь с соседнего холма. У дерева стоит и мнется крестьянин. «Чего стоишь?» – «До деревни хочу, да боюсь.» – «Иди, никого там нет.» Обрадовался он, увидев, что мы туда же, заковылял сзади. Въехали в деревню. Тихо, мертво в ней. Жители давно выбрались, и растворенные настежь двери и выбитые окна показывают лишь оголенные стены, переломанные столы да тыквенные объедки. Ни души. Живо соскочили у сарая, ввели лошадей. Я привязал своего Серого к столбу, предлагаю офицеру: «Давайте сюда вашу лошадь.» – «Нет, я вот тут», – и он перевел ее в другой сарай. Я только после догадался, что не годится привязывать лошадей вместе, чтобы на спешный случай не было заминки. Привязав лошадей, осторожно выбрались из сараев и по стенке стали пробираться к кустарнику, потом бегом через поляну – и так до самого моста, откуда недалеко находились наши окопы. Где-то погромыхивало, изредка долетали ружейные выстрелы. Под мостом, от бревна к бревну, перебрались на другую сторону и – где согнувшись, едва не ползком, где бегом – вошли в окопы. Окопы полуестественные, полуискусственные. Поперек Стыри идет возвышенность – ровная, удобная, сажен пять по откосу вышиной. Тут и были сделаны из дерева окопы в сторону Чарторийска (селения, не станции), церковь которого виднелась вдалеке. По направлению течения Стыри, к Козлиничам, тоже окопы: наложен рядами дерн, таким образом прикрывающий и сидящих в сторону Чарторийска. Козлиничи на левом берегу, и до них отсюда версты две по прямому пути. Они заняты неприятелем, окопы которого тянутся по всему бугру влево, за кладбище и далее, по направлению к Чарторийску. Кладбище в бинокль видно отчетливо, видны и отдельные перебегающие люди. Мы долго осматривали в бинокль неприятельские окопы, но там было тихо. Командир сотни стоял уже 3 дня в окопах, и выпущено по нему было за это время до 300 снарядов, рвавшихся или в соседнем лесу, или да лугу за оводами. Это был молодцеватый, бравый офицер, нанюхавшийся еще в Галиции пороху и страху – недаром он так спокойно и похаживал по насыпи, тогда как мы предпочитали сидеть в окопах. С неприятельского бугра было видно, если кто появлялся на насыпи, и тотчас открывался огонь. Пули свистели совсем рядом; одна пролетела шагах в 2–3 и как-то жалобно-жалобно простонала, словно тоскующая птичка. И жутко было идти на насыпь, погибнуть ни за что ни про что, а офицер ходил и посматривал туда спокойно и весело. «Носу высунуть нельзя, так вот и почнут палить, – сказал он, спускаясь вниз. – Послал я утром сегодня троих к реке, так спуститься не дали, так и затявкали…» Река тут была всего в нескольких шагах, по ту сторону окопов; перпендикулярно к линии окопов, на расстоянии 30–40 сажен, за рекой была насыпь до самого леса, который тянулся параллельно реке. Мост через Стырь был взорван несколько дней назад, а так как место это удобно для переправы, так как на днях ожидается наступление, то и хотят тут положить новый мост. Днем работать нечего и думать; решили сегодня ночью навозить материал, а завтра за ночь построить, да так тихо, чтобы не то что неприятель, а и свои-то не слыхали бы. «Петров! – крикнул офицер. – Возьми двоих – сходи, измерь реку, живо!» – «Слушаюсь». Три солдата спустились к реке, сели в лодку… Оттуда тотчас же открыли пальбу. Через 10–15 минут Петров доносил: у нашего берега 2^ аршина, у того берега – 3^, а посередке – 2 аршина. Решено за две ночи построить. «Только надо будет еще раз посмотреть в том лесу», – он указал на лес за рекой. – «Да, надо.» И тот же Петров с четырьмя товарищами направился снова через реку, под защитой насыпи, к черневшему лесу. Шумно поднялся аист и улетел прямо в неприятельские окопы. Наших заметили, и пули завизжали снова. Солдаты молчали, не дали ни выстрела. Через 30–40 минут Петров доносил, что в лесу нет никого, только за ночь неприятель нарыл окопов. «Так что надо бы его было угостить из его-то окопов», – добавил он, улыбаясь во все свое широкое лицо. «Таскать лес я позову народ. Идут охотно, особо бабы. Вчера все таскали с моими ребятами, а ребята-то у меня ведь все доктора, так что с устатку-то делали им «подкожные вспрыскивания».