Загробная жизнь дона Антонио - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Богатырева, Евгения Соловьева cтр.№ 14

Чушь это все, насчет дочери дивного народа. Она — дочь своего отца, и похожа она не на каких-то там фейри из холмов, а на свою родную бабку, англичанку. Отец не раз показывал ее портрет в медальоне, и сам этот медальон теперь хранился у Марины в шкатулке. В той самой шкатулке, которую матушка тоже не разрешила брать с собой в монастырь. Портрет братика в той шкатулке тоже был. Всего лишь пером на пергаменте, его рисовал один из друзей отца, приезжавших к ним в Уэльс. У отца было много друзей, и все они были веселыми, галантными джентльменами, целовали ручки его дочери, а один из них, сэр Кей, даже обещал посвататься к Марине, когда ей исполнится четырнадцать.

Не посватается. Хоть сэр Кэй и не умер на плахе, но покинул Острова и уплыл во Францию.

Марина вздохнула, представив на миг, как веселый сэр, усы которого так забавно кололи ей запястье, вот прямо сейчас прискачет в замок Торвайн и потребует отдать ему сговоренную невесту… а потом сэр Валентин скомандует своим стрелкам «бей!» — и веселый сэр Кей упадет с коня в летнюю пыль.

Не быть ей невестой, а потом и покорной счастливой женой. Прав был отец, ее ждет другая доля, вот только совсем не герцогская.

— Где Нед? — прервала она новые сетования Элюнед, едва та зашнуровала ей платье.

— Поутру был в конюшне, а сейчас за дверью, миледи, — не скрывая обиды, ответила та.

Марина поморщилась: слишком уж откровенно Элюнед ее хоронила, даже не дала себе труда сделать вид, что верит в ее возвращение. А ведь только вчера вертелась вокруг, ловила каждый взмах ресниц и любое желание на лету, не позволяя себе ни единого неподобающего идеальной горничной взгляда, какой уж там обиды на госпожу. Еще одно подтверждение того, что женщин она понимает куда хуже, чем мужчин. Наверное, потому что ее воспитанием занимался по большей части отец, и фехтованию уделялось куда больше времени, чем вышиванию с искусству сплетен. Следует, наверное, об этом пожалеть — в монастыре фехтование ей ничем не поможет, а сплетни и женские интриги будут единственным оружием. Но жалеть не получалось. Этому отец ее тоже не научил. Видимо, к счастью.

— Нед! — позвала она, взмахом руки позволяя горничной удалиться.

Рыжий одноглазый пират тут же воздвигся на пороге, пропустив горничную подмышкой: ему и сам Длинный Педран, лучший герцогский кузнец, был едва выше плеча. Отец иногда шутил, что ему пришлось забрать Неда с эшафота из жалости к палачу: бедняга никак не мог повесить человека, который выше виселицы.

Нед на эти шуточки скалил зубы и делал зверское лицо, а маленькая Марина топала ножками и кричала, что никто не смеет повесить ее Неда! А потом лезла ему на руки и требовала поиграть в морского дракона — что значило влезть в рыбный пруд позади замка, сесть Неду на плечи и кататься, распугивая карасей, уток и кухонных девок.

Сегодня Нед не скалился шутливо, но и не тосковал. Сегодня Нед походил на настоящего морского дракона: огромный, злой, опасный и непредсказуемый. В его единственном глазу не отражалось ничего, кроме готовности всех порвать за свою единственную любимую госпожу.

— Вы готовы выйти в открытое море, моя леди? — тихо спросил он, и в этом тихом голосе слышался рокот прибоя и далекие грозовые раскаты.

Марина шагнула к нему.

— Матушка позволила тебе ехать со мной?

— Нет, моя леди. Но это не имеет значения. Моя служба герцогу Торвайн давно закончена, а его супруге я никогда не присягал. Так что здесь нет никого, кто мог бы мне запретить ехать туда, куда я хочу и с тем, с кем я хочу.

Прижавшись к мощной груди, обтянутой кожаным дублетом и перекрещенными ремнями перевязей, Марина в последний раз зажмурилась и мысленно попрощалась с родными стенами. А затем молча отстранилась и так же молча вышла в раскрытую перед ней Недом дверь.

В покоях матушки стоял сырой, пропахший ладаном полумрак. Она задернула шторы и, судя по припухшим глазам и бедным губам, всю ночь молилась. Сейчас же она встала с кресла, церемонно приветствуя дочь.

Настоящая леди, всегда — настоящая леди. Терпение, достоинство, смирение, повиновение и молитвы. Наверное, она была бы рада, если бы дочь следовала ее примеру, но все с тем же достоинством принимала волю покойного супруга: раз супругу угодно воспитывать из дочери герцога, не ей противоречить или быть недовольной.

На миг Марине захотелось прижаться к матушке, чтобы ты обняла, спрятала и от монастыря, и от сэра жабы Валентина. Она даже сделала к ней неуверенный шаг — но та всего лишь перекрестила дочь и напомнила, что Марине должно слушаться сопровождающих.

Сопровождающие стояли тут же, за матушкиным креслом. Сэры Гвинн и Уриен вместе с графом Арвелем, одетые в дорогу и преисполненные скорбной важности.

Целую секунду Марина всматривалась в их лица, пытаясь понять: они в самом деле повезут ее в монастырь? Те самые люди, что приносили присягу герцогу Джеффри и клялись до последней капли крови защищать и оберегать его дочь?

Да. Повезут.

Честные и прямые взгляды не позволяли усомниться в этом. Мало того, на этих лицах была написана чуть ли не святость, чуть ли не готовность отправиться ко львам в пасть! И наверняка — во благо сюзерена и родной земли. Только сюзерена-то они поменяли не далее вчерашнего вечера, иначе не с чего сэру Валентину доверять им сопровождение опасной девицы в дальний монастырь…

Марина сглотнула. Опустила глаза, чтоб не угадали ее мыслей.

— Берегите себя, матушка, и благословит вас Господь, — сказала подчеркнуто ровно и впервые пожалела, что не родилась мальчиком: мальчика б в монастырь не отправили! Или что братец Генри утонул, с него бы сталось выхватить у графа Арвеля из ножен фамильный клинок и тут же заколоть всех предателей, одного за другим…

Из — за спины матушки мрачной угловатой тенью выскользнул отец Клод, осенил Марину крестом и забормотал что-то латинское и благочестивое, больше всего похожее на «изыди, бесовская сила». Матушкин духовник, даром что священникам невместно верить досужим сплетням и местным суевериям, больше всех в замке верил в нечистое происхождение Марины. А все потому, что был он книжником и звездочетом, а служанки шептались, что в своих покоях варил зелья, делал притирания для матушки и искал философский камень. Сколько в этих речах было правды, Марина не знала. Но, видимо и впрямь не бывает дыма без огня. Старая Глинис до сих пор вспоминает: в ночь, когда родились двойняшки, отец Клод выбежал из своей комнаты за часовней и кричал про то, как сошлись с Девой Марс и Юпитер, и что под окном госпожи проросла ядовитая наперстянка, и требовал принести холодного железа, избавиться от подменыша.

А потом долго и горько плакал. И, говорят, не хотел благословлять герцогскую дочь.

Никто так и не смог его убедить, что негоже священнику во все это верить. Даже герцог Джеффри. Зато на братика капеллан надышаться не мог, и когда Генри остался в море — смотрел на Марину волком и шипел, что злые фейри позаботились о своем подкидыше, а герцогский род-то прервался!