Обреченный мир - читать онлайн книгу. Автор: Аластер Рейнольдс cтр.№ 96

– Вот пересечем бывшую границу, изменений по-прежнему не будет, может, тогда они приспособятся? – предположил Кильон.

– Пошли, покажу кое-что. Много времени не потратим, а мне не мешает проветриться.

На балконе «Репейницы» Кильон вдохнул утренний воздух – пусть прохладная свежесть наполнит легкие. Внизу, над темным густым лесом, клубился туман. Таких лесистых участков Кильон не видел с тех пор, как их с Мерокой спасли у границы Клинка, значит ограничено не только влияние города, но и область похолодания.

Мерный гул двигателей успокаивал, как ребенка в утробе сердцебиение матери. Долгие дни они были частью Роя, теперь же «Репейница» была в небе одна. Кругом, куда ни глянь, свободное небо – контраст завораживал.

– Замечаешь разницу? – спросила Куртана.

Кильон внимательно посмотрел вниз и увидел только плотное зеленое море деревьев да приближающуюся границу Напасти.

– Я не ботаник, – ответил он. – Если изменилась растительность, покажите, в чем именно дело.

Сняв трубку переговорного устройства на борту гондолы, Куртана отдала приказ:

– Полностью остановить двигатели на две минуты. Затем вернуться к крейсерской скорости.

Двигатели «Репейницы» с шипением замерли. Лишенный тяговой мощности корабль резко затормозил: сопротивление ветра погасило его скорость. При отключенных моторах тишину нарушал лишь скрип крепежного троса на несущих балках.

– Слушай! – шепотом велела Куртана. – Звери и птицы в лесах сейчас активнее всего. Утро как-никак.

– Я почти ничего не слышу.

– Это потому, что слушать нечего.

– Совсем нечего?

– Там только растения. – Куртана перегнулась через поручень, беспечно игнорируя меры безопасности. – Эту местность мы называем Глушью. На большинстве карт она отмечена как розовый пояс вокруг красной Напасти. Здесь природа чахнет, начинает сдаваться. Высадишься сейчас в лесу – попадешь в мавзолей, в зеленый склеп. Животные – звери, птицы, насекомые – там просто не выживают. Их клетки не могут нормально работать, словно внутренние моторы останавливаются, и звери рассыпаются, как заводные игрушки. Обмен веществ прекращается, метаболические пути превращаются в метаболические тупики. Растения выживают: они выносливее, внутренние процессы у них протекают медленнее. Но чем дальше в Глушь, тем тяжелее, и мало-помалу растительная жизнь исчезает. У границы Напасти борются за выживание примитивные формы жизни – одноклеточные организмы и колонии бактерий. А потом не остается ничего. Полная стерильность. Так что по сравнению с тем, что впереди, это райские кущи.

– Мы же летим над Глушью и еще живы, – возразил Кильон. – А ведь мы тоже млекопитающие. Не понимаю, почему звери, птицы и насекомые не последуют за нами.

– Со временем последуют. Через несколько лет они заселят все эти джунгли, если Напасть не вернется к прежним границам, а мир не замерзнет. Однако это не значит, что в другом месте не появится новая Глушь. Нынешний сдвиг унес жизни миллионов существ. Они попросту не успели спастись, даже если инстинкты призывали сняться с места. – Куртана остановилась. – Глушь – только знак, последнее предупреждение. Мол, твои приборы солгали, а ты каким-то чудом не почувствовал зонального недомогания. Поворачивай назад, пока можешь.

Один за другим проснулись двигатели, и «Репейница» снова набрала скорость. Из-за рева моторов никто не определил бы, что лес мертв. Но теперь Кильон знал, что там, внизу, растительность – высшая форма жизни, и остро чувствовал зловещую тишину, волнами набегающую на его мысли, и ненасытную пустоту, грозящую накрыть все бескрайним пологом тишины.

Он вернулся в гондолу и занялся докторскими делами.

Глушь оказалась узкой кромкой, полосой не шире пятнадцати лиг. Еще до полудня «Репейница» пересекла ее, попав, если верить картам, в саму Напасть. Кильон наблюдал, как темно-зеленый лес сменяется сперва чахлым кустарником, а потом – островками зелени, цепляющейся за мертвую, биологически инертную почву и голые скалы цвета выбеленной временем кости. Зеленые островки – это неприхотливые мхи и лишайники, благодаря своему простому строению выживавшие там, где организмы сложнее погибали. Но даже они проникали в стерильную зону лишь на определенную глубину и в итоге сдавались – чахли, редели, потом попросту исчезали, уступая место камням и песку. Это была пустошь без признаков жизни, но не пустыня – хватало прудов и озер с пресной водой, настолько чистой, что в них отражалось небо. Некому было пользоваться живительной влагой, на берегах водоемов никто не обитал. При обычных обстоятельствах экипаж «Репейницы» уже умирал бы в страшнейших муках.

Однако никто пока не жаловался, и Кильон почти не сомневался, что и сам не страдает от зонального недомогания. В мыслях царил порядок, память, концентрация внимания и координация движений не подводили. Тем не менее что-то чувствовалось – едва ощутимые позывы к рвоте, спазмы в горле. Если его не от полета укачивает, причина наверняка психосоматическая.

В душе Кильона зародилась робкая надежда на то, что если внешние условия останутся стабильными, то и самочувствие не ухудшится: причин нет. По крайней мере, здесь имелся повод для осторожного оптимизма. Часы и датчики в штурманской рубке «Репейницы» упрямо показывали, что корабль пересекает совершенно нормальное воздушное пространство. Вектор смещения не регистрировался.

Штурманская рубка полюбилась Кильону, как библиотека Гамбезона на «Переливнице ивовой». Это было виброустойчивое, без единого окна, обшитое коричневым шпоном помещение, где под щебет птиц в клетках, тиканье инструментов, гудение пружин и гирек, скрип плоттеров, медленно вращающих рулоны бумаги, дышалось и думалось на удивление легко и спокойно. Нередко Кильон заставал там членов экипажа: они ухаживали за птицами, снимали показания датчиков или настраивали сверкающие приборы. С его присутствием мирились, а Кильон радовался компании. Он часами беседовал с авиаторами о технике, потрясенный хитроумными принципами работы различных устройств.

Несложно создать прибор, способный уловить переход в менее развитую зону вроде той, что прежде занимала территорию Напасти. Тонкие механизмы не выдержат, когда микроскопические ошибки превратятся в непоправимые. Часы начнут отставать, потом остановятся. То же самое случится с поршнями и другими подвижными частями двигателя внутреннего сгорания «Репейницы». Сбои в работе техники предупреждали о биологических изменениях, которых следует ждать при углублении в зону. Куда сложнее создать инструменты, способные регистрировать перемещение в обратную сторону. Пыхтящие двигатели «Репейницы» не остановятся даже в зоне, где их сочтут технологическим анахронизмом. А для пассажиров корабля эффект будет не лучше, чем при движении в сторону регресса. Люди умеют приспосабливаться, основная зона пребывания с самых первых дней влияет на внутриутробное развитие. Сознание взрослых в значительной мере подстроено под ее характеристики. Наследственные факторы также играют роль, ведь предки многих жили в условиях только одной зоны. Со временем каждая обитаемая зона выбирает самых активных и плодовитых.