87. Я – свой в доску
Фрэнк Хониккер, похожий на изголодавшегося мальчишку, говорил со мной растерянно и путано, и голос у него срывался, как игрушечная пастушья дудка. Когда-то, в армии, я слышал выражение: разговаривает, будто у него кишка бумажная. Вот так и разговаривал генерал-майор Хониккер. Бедный Фрэнк совершенно не привык говорить с людьми, потому что все детство скрытничал, разыгрывая тайнго агента Икс-9.
Теперь, стараясь говорить со мной душевно, по-свойски, он непрестанно вставлял заезженные фразы, вроде «вы же свой в доску» или «поговорим без дураков, как мужчина с мужчиной».
И он отвел меня в свою, как он сказал, «берлогу», чтобы там «назвать кошку кошкой», а потом «пуститься по воле волн».
И мы сошли по ступенькам, высеченным в скале, и попали в естественную пещеру, над которой шумел водопад. Там стояло несколько чертежных столов, три светлых голых скандинавских кресла, книжный шкаф с монографиями по архитектуре на немецком, французском, финском, итальянском и английском языках.
Все было залито электрическим светом, пульсировавшим в такт задыхающемуся генератору.
Но самым потрясающим в этой пещере были картины, написанные на стенах с непринужденностью пятилетнего ребенка, написанные беспримесным цветом – глина, земля, уголь – первобытного человека. Мне не пришлось спрашивать Фрэнка, древние ли это рисунки. Я легко определил период по теме картин. Не мамонты, не саблезубые тигры и не пещерные медведи были изображены на них.
На всех картинах без конца повторялся облик Моны Эймонс Монзано в раннем детстве.
– Значит, тут… тут и работал отец Моны? – спросил я.
– Да, конечно. Он тот самый финн, который построил Обитель Надежды и Милосердия в джунглях.
– Знаю.
– Но я привел вас сюда не для разговора о нем.
– Вы хотите поговорить о вашем отце?
– Нет, о вас. – Фрэнк положил мне руку на плечо и посмотрел прямо в глаза. Впечатление было ужасное. Фрэнк хотел выразить дружеские чувства, но мне показалось, что он похож на диковинного совенка, ослепленного ярким светом и вспорхнувшего на высокий белый столб.
– Ну, выкладывайте все сразу.
– Да, вола вертеть нечего, – сказал он. – Я в людях разбираюсь, сами понимаете, а вы – свой в доску.
– Спасибо.
– По-моему, мы с вами поладим.
– Не сомневаюсь.
– У нас у обоих есть за что зацепиться.
Я обрадовался, когда он снял руку с моего плеча. Он сцепил пальцы обеих рук, как зубцы передачи. Должно быть, одна рука изображала меня, а другая – его самого.
– Мы нужны друг другу. – И он пошевелил пальцами, изображая взаимодействие передачи.
Я промолчал, хотя сделал дружественную мину.
– Вы меня поняли? – спросил Фрэнк.
– Вы и я, мы с вами что-то должны сделать вместе, так?
– Правильно! – Фрэнк захлопал в ладоши. – Вы человек светский, привыкли выходить на публику, а я техник, привык работать за кулисами, пускать в ход всякую механику.
– Почем вы знаете, что я за человек? Ведь мы только что познакомились.
– По вашей одежде, по разговору. – Он снова положил мне руку на плечо. – Вы – свой в доску.
– Вы уже это говорили.
Фрэнку до безумия хотелось, чтобы я сам довел до конца его мысль и пришел в восторг. Но я все еще не понимал, к чему он клонит.
– Как я понимаю, вы… вы предлагаете мне какую-то должность здесь, на Сан-Лоренцо?
Он опять захлопал в ладоши. Он был в восторге:
– Правильно. Что вы скажете о ста тысячах долларов в год?
– Черт подери! – воскликнул я. – А что мне придется делать?
– Фактически ничего. Будете пить каждый вечер из золотых бокалов, есть на золотых тарелках, жить в собственном дворце.
– Что же это за должность?
– Президент республики Сан-Лоренцо.
88. Почему Фрэнк не может быть президентом
– Мне? Стать президентом?
– А кому же еще?
– Чушь!
– Не отказывайтесь, сначала хорошенько подумайте! – Фрэнк смотрел на меня с тревогой.
– Нет! Нет!
– Вы же не успели подумать!
– Я успел понять, что это бред.
Фрэнк снова сцепил пальцы:
– Мы работали бы вместе. Я бы вас всегда поддерживал.
– Отлично. Значит, если в меня запульнут, вы тоже свое получите?
– Запульнут?
– Ну пристрелят. Убьют.
Фрэнк был огорошен:
– А кому понадобится вас убивать?
– Тому, кто захочет стать президентом Сан-Лоренцо.
Фрэнк покачал головой.
– Никто в Сан-Лоренцо не хочет стать президентом, – утешил он меня. – Это против их религии.
– И против вашей тоже? Я думал, что вы станете тут президентом.
– Я… – сказал он и запнулся. Вид у него был несчастный.
– Что вы? – спросил я.
Он повернулся к пелене воды, занавесившей пещеру.
– Зрелость, как я понимаю, – начал он, – это способность осознавать предел своих возможностей.
Он был близок к бокононовскому определению зрелости. «Зрелость, – учит нас Боконон, – это горькое разочарование, и ничем его не излечить, если только смех не считать лекарством от всего на свете».
– Я свою ограниченность понимаю, – сказал Фрэнк. – Мой отец страдал от того же.
– Вот как?
– Замыслов, и очень хороших, у меня много, как было и у отца, – доверительно сообщил мне и водопаду Фрэнк, – но он не умел общаться с людьми, и я тоже не умею.
89. Пуфф…
– Ну как, возьмете это место? – взволнованно спросил Фрэнк.
– Нет, – сказал я.
– А не знаете, кто бы за это взялся?
Фрэнк был классическим примером того, что Боконон зовет пуфф… А пуфф в бокононовском смысле означает судьбу тысячи людей, доверенную дурре. А дурра – значит ребенок, заблудившийся во мгле.
Я расхохотался.
– Вам смешно?
– Не обращайте внимания, если я вдруг начинаю смеяться, – попросил я. – Это у меня такой бзик.
– Вы надо мной смеетесь?
Я потряс головой:
– Нет!
– Честное слово?
– Честное слово.
– Надо мной вечно все смеялись.