Авиатор - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Водолазкин cтр.№ 48

А потом возьми да и скажи, что диктатура – это, в конечном счете, решение общества, что Сталин – выразитель общественной воли.

– Не бывает общественной воли умирать, – возразил я ему.

– Бывает. Это называется коллективным самоубийством. Почему на берег выбрасываются стаи китов, вы не думали?

Я не думал.

– Вы хотите сказать, – сказал я, – что Сталин – только инструмент этого самоубийства?

– Ну да. Как веревка или бритва.

– Такой взгляд освобождает злодея от ответственности, потому что какой же спрос с веревки?

Иннокентий покачал головой.

– Нет, ответственность остается на злодее. Просто нужно понимать, что злодеяние не могло не совершиться. Его ждали.

Ждали?

Пятница [Настя]

Сегодня утром я проснулась раньше гражданина Платонова. Села по-турецки на кровати, рассматривала спящего мужа моего. Не было на лице его безмятежности, было страдание. Губы подрагивали, веки. Отчего, спрашивается? После всех ударов судьбы и утрат – такой хеппи-энд. Всё он нашел: всеобщее внимание (да что там – полноценную славу!), деньги, даже потерянную свою Анастасию нашел в моем лице.

Очень хотелось разбудить его, но не посмела. Пришлось бы объясняться, что вот, дескать, он во сне… Такое объяснение могло бы его травмировать. Гейгер и так всё время предупреждает, чтобы была с ним осторожна. Вот и не будила, всё смотрела на него. Рука на одеяле – ниточки вен, идущих под самой кожей: в этом просвечивании есть что-то детское. Подумать только – рука столетнего человека! Меня ласкающая рука.

В интервью для одного женского журнала меня спросили (в интервью! меня!), высоко ли я оцениваю Иннокентия Петровича как мужчину. Хамский, конечно, вопрос. Я и ответила, что вопрос хамский, но не удержалась, сказала, что мужчина-то Иннокентий Петрович ого-го!

Посидела-посидела, а потом снова забралась под одеяло. Стала думать о всякой всячине. Вчера, например, обратился ко мне очередной рекламный агент, представлял какой-то мебельный концерн. Просил Платошу довести до сведения общественности, что повсюду цены на мебель стремительно растут, а у них, мол, уж три года, как заморожены. Телезритель, по мысли заказчиков, тут же взбодрится и начнет покупать их мебель. За неброское это высказывание Платоше предлагается сумма, в полтора раза превышающая овощи, – есть о чем подумать. Да и мебель всё же пореспектабельнее овощей буде т.

Суббота [Иннокентий]

Маркс – мне, постукивая тростью:

– Линии построения – это фундамент работы. Вы не завершили построение формы, рано переходить к светотеневой моделировке.

А я, видимо, перешел. Зачем, спрашивается?

Суббота [Гейгер]

Через Настю Иннокентию предлагали вести корпоратив. На заводе, между прочим, холодильных установок. Это мне сама Настя рассказала. Спрашивала совета.

Я взял ее за плечи и посоветовал сбавить скорость.

Настя не возражала. По ее словам, потому она и обратилась ко мне, что предложение показалось ей сомнительным.

Ну, замечательно, что показалось. Потому что Настина активность уже стала вызывать мою тревогу. Иннокентий это чувствует.

– Вы, наверное, считаете Настю очень прагматичной… – сказал он мне на днях. – Говоря по-русски – корыстной.

– Нет, не считаю. Думаю, что в ней еще говорит детство. Просто оно говорит на современный лад.

Иннокентий посмотрел на меня долгим взглядом.

– Знаете, я ведь тоже так думаю.

Мы оба засмеялись.

Могу сказать, когда мне было не до смеха. Когда по телевизору увидел рекламу с Иннокентием. Я телевизора не смотрю, только за ужином включаю на короткое время. На вечерних новостях. А тут вдруг после новостей – Иннокентий в бочке. И жидкий азот, и овощи. И этот странный текст…

Хотел было с Настей серьезно поговорить. Потом подумал – а может быть, в чем-то она права? Деньги-то действительно нужны. Деньги. Geld [6] .

Понедельник [Иннокентий]

Я вижу, что Гейгера раздражает Настина деятельность. Но в разговоре со мной он сам определил это как детство. Всё правильно: это действительно детство. Такое восприятие дела помогает ведь и мне, примиряет с тем, что в Настином поведении мне неблизко. Но Настина детскость – как бы она ни проявлялась – умиляет меня, порой чуть не до слез. Иногда – пугает своей принадлежностью к другому миру, несоответствием мне, моему опыту.

Я боюсь, что мы никогда не сойдемся, потому что мой опыт – я уже говорил об этом – меня не формировал. Он убивал. Я сейчас много читаю о советском времени и вот, кажется, у Шаламова наткнулся на мысль о том, что, пережив страшные события в лагере, нельзя о них рассказывать: они за пределами человеческого опыта, и после них, может быть, лучше вообще не жить.

Я видел вещи, которые выжигали меня изнутри, они не помещаются в слова. В концлагерь доставляли партии заключенных женщин, которых тут же насиловала охрана. Когда у несчастных появлялись признаки беременности, их отправляли на Заяцкий остров – остров джульетт. Это было место наказания за половую распущенность, которая в лагере строго каралась. На абсолютно голом, вечно продуваемом острове условия были ужасными, многие не выживали. Я пишу это, и по написанному бродят тени, которые когда-то были людьми. Слова рассыпаются в прах: они никак не складываются в людей.

Для того чтобы словам вернулась сила, нужно описать неописуемое. Тонкие лица смолянок под слюнявыми губами гэпэушников. Под их немытыми руками. От этих ублюдков несло по́том и перегаром, они вызывали самых красивых женщин для “мытья полов”, и те не могли их ослушаться.

Вопль женщины, у которой расстреляли мужа, отняли пятерых детей и отправили на Соловки. Там ее изнасиловали и заразили дурной болезнью. О болезни ей сообщил врач. У крыльца лазарета она каталась по мерзлой земле. Ее сначала не били, приказывали подняться. Затем начали бить сапогами – всё сильнее и чаще, входя во вкус и зверея. Она кричала громко и тонко, коротко замолкая после ударов под дых. Самым страшным в ее вопле была не сила, а неженская басовая нота, завершавшая каждый ее тонкий крик.

Я это видел. И с тех пор безуспешно гоню из памяти. Это – то, с чем я живу, что так отличает меня от Насти и делает нас людьми с разных планет. Как же мы сможем вместе жить, бесконечно разные? У нее весенний сад, а у меня такая бездна. Я знаю, как страшна жизнь. А она не знает.

Вторник [Настя]

Сегодня была Платошина пресс-конференция. На ней супруг мой выглядел гораздо увереннее, чем прежде. Это мне пришло в голову во время конференции, в этом я утвердилась, просматривая ее в вечернем повторе. Пересказывать ее нет смысла: она вся опубликована в “Вечерке”.