Секретный террор Сталина. Исповедь резидента - читать онлайн книгу. Автор: Георгий Агабеков cтр.№ 29

Собрание сразу загудело. Со всех сторон раздавались голоса: «Правильно, правильно».

После короткого совещания было решено собрать через два дня новое собрание и выставить докладчика, который бы доложил о точке зрения оппозиции.

Через два дня опять собрание в том же клубе. Только больше народу. Помещение набито битком. Много любопытных из беспартийных. Доклад о точке зрения оппозиции я поручил сделать одному из военкомов батальона Гусеву. Он невзрачного вида человек, никогда ничем особенно не интересовавшийся и редко выступавший на собраниях. Ничего особенного от него нельзя было ожидать.

Собрание было объявлено открытым, и слово предоставили Гусеву. Он начал тихо, запинаясь, цитировать мою речь на прошлом собрании. Затем, вытащив из-за пазухи шинели пачку московских газет, стал цитировать из них. Собрание скучало, и многие перестали слушать оратора. Но вдруг что стало с Гусевым? Он перешел на тему о позиции Троцкого. Он весь преобразился. Он, перестав заикаться и жестикулируя на сцене, говорил:

– Вот сейчас на этом собрании я буду говорить то, что думаю, и то, что чувствую, а завтра товарищ Вельский сошлет меня куда-нибудь к черту на кулички. И это вы, товарищи, называете внутрипартийной демократией? – говорил он. – Ведь каждый из вас знает, что если не угодишь начальству, то угодишь куда-нибудь подальше. А как вы это назовете, как не подхалимство? Чекисты – подхалимы! А почему такие завелись у нас? Благодаря тому, что в партийном аппарате укрепились чиновники-бюрократы. Нельзя слово пикнуть – выбросят из партии! – уже кричал он. – Где у нас равенство в единой коммунистической партии? На бумаге, в уставе партии. А на самом деле верхи и низы. Начальники и подчиненные. Верхи обросли на теплых местах и тянут к себе родственников, подхалимов, бюрократов. Везде и повсюду круговая порука. Рука руку моет. Только внутрипартийная демократия даст возможность проявить все недочеты нашей партии и избавиться от них.

Собрание гудело. Кругом шум и выкрики. Каждый хотел говорить. Вельский, побледневший еще больше, старался восстановить порядок. Беспрерывно дребезжал звонок председателя.

Ораторы выступали один за другим. Все упрекали в казенщине партийный аппарат.

– Революция, видно, кончилась! – кричал один из ораторов. – В то время как одни дрались на фронтах, наиболее проворные заняли хлебные места.

– Каждый сидящий на посту в ЦК партии, – говорил другой, – хвастается, что он был членом партии чуть не с Рождества Христова, а на самом деле никто не знает, что он делал и где был во время Октябрьского переворота. Нужно вычистить весь партийный аппарат.

Прения были прекращены. Стали выносить резолюции. Чувствовался перевес оппозиции. Почти все красноармейцы – члены партии – высказывались в пользу Троцкого. В то время как они, выступая единым фронтом, подали одну общую резолюцию, сторонники ЦК были разрозненны и внесли четыре резолюции. Вельский, учтя положение, предложил объединить их в одну, и уже после такого «трюка» стали голосовать.

363 голоса за Центральный Комитет партии, 356 за Троцкого. Почти половина ОГПУ, органа защиты диктатуры ЦК, стояла на стороне Троцкого. Это было почти полным поражением. Но формально ЦК имел большинство в семь голосов, и меньшинству пришлось подчиниться.

Было объявлено, что ОГПУ стоит за Центральный Комитет партии. За Зиновьева и Каменева.

В большом здании театра «Колизей» общегородское партийное собрание. В президиуме сидят местные партийные заправилы и приехавшие из Москвы Рудзутак и Варейкис. Рудзутак в богатой меховой шубе, которую не снимает на собрании, делает доклад. Выступавших ораторов много. Большинство защищали точку зрения Троцкого. Сторонники ЦК старались скомпрометировать троцкистов по личным мотивам. «Это все ущемленные. Это люди, сами метящие на теплые места. Волки в овечьей шкуре» – такие эпитеты троцкистам были бесконечны.

Началось голосование. Счетчики заранее были намечены секретарем горкома Епанешниковым. От них многое зависело. Они могли сотню голосов убавить или прибавить.

– Кто за резолюцию товарища Рудзутака? – крикнул председатель собрания Манжара.

Начался подсчет поднятых рук.

– Кто за резолюцию товарища Мамаева? – Опять подсчет.

– Две тысячи четыреста шестьдесят голосов за Рудзутака и тысяча пятьсот двадцать за Мамаева, – объявил председатель. – Таким образом, большинством голосов принимается резолюция товарища Рудзутака.

– Постойте, – раздался громкий, повелительный голос с галерки, – разрешите спросить у товарища Епанешникова, сколько всех присутствующих членов партии?

Все оглядываются на галерку и смотрят на взобравшегося на доски красноармейца, задавшего вопрос.

– Три тысячи двести, – не соображая, выпалил Епанешников.

– Так как же голосующих оказалось около четырех тысяч? – спросил все тот же красноармеец.

Поднялся ужасный шум, крики. Минут десять в зале стоял страшный гул голосов.

– Вносится предложение переголосовать, – смог наконец объявить председатель.

Снова началось голосование. 1607 голосов за Центральный Комитет и 1593 за Троцкого. Никто не сомневался, что тут не обошлось без махинаций счетчиков, давших победу Центральному Комитету партии.

В Ташкенте к Вельскому приехал погостить полномочный представитель ОГПУ Белоруссии Медведь. Это одинаковой комплекции и, видимо, психологии с Вельским человек. Они большие друзья и старые соратники. Лицо у Медведя жесткое, да и деяния за ним числятся немягкие. Сейчас он вместе с Вельским сидит у меня в бюро ячейки.

– Да, я тебе скажу, было тут дело с этой дискуссией, – рассказывал Вельский, – не знаю, случайно или с намерением товарищ Агабеков подобрал докладчиком оппозиции некоего Гусева. Так я тебе должен сказать, он так и оказался гусем, холера ему в бок. Еле отстояли позицию ЦК. Ведь подумай, что сказали бы в Москве, если бы у меня здесь оппозиция взяла верх. Ну, я этого Гусева отправил отсюда в Семиречье. Пусть он там бузит, сколько ему хочется.

– Что Москва сказала бы, ха, ха, – ответил Медведь. – Там положение почище оказалось. Там выступал не гусь какой-нибудь, а сам товарищ Преображенский. С цифрами в одной руке, с азбукой коммунизма в другой. Одним словом, профессор. Ты знаешь ячейку в Москве, это ведь три тысячи коммунистов. Так вот, после доклада Преображенского большинство оказалось сторонниками Троцкого. Привезли с постели полураздетого Рязанова, чтобы хоть он воздействовал. Не помогло, публика не слушала. Кто-то из ребят обозвал его старым козлом. А Дзержинскому и другим членам коллегии вообще говорить не давали. Требовали немедленно ввести внутрипартийную демократию, разогнать партийный аппарат. «Долой бюрократов, долой аппаратчиков!» – сплошь и рядом кричала ячейка. Пришлось прервать собрание и перенести на следующий день. Ну, а на следующий день были приняты меры. Во-первых, срочно по прямому проводу вызвали из Ленинграда Зиновьева, а затем Феликс особо заядлых крикунов частью изолировал, частью отправил в срочные командировки. На следующий вечер собрание открылось речью Зиновьева. Ну, тот и начал. Говорил четыре часа подряд. Все обалдели, слушая его. Голоснули – и что же? Несмотря на принятые меры, ничтожным большинством прошла резолюция ЦК. Да, жаркая была дискуссия. Почище тысяча девятьсот двадцать первого года, – закончил Медведь.