Таков же и его язык. Здравый смысл принимает здесь участие далеко не всегда, зато безумие сквозит неизменно, в большей или меньшей степени. Чрезмерность восхвалений либо азарт злословия, беззастенчивость противоречий и словеса лукавства, злорадство предсказаний, лживость доводов и осязательность нелепостей за весьма редкими изъятиями, кладут здесь свою печать, а иной раз и совершенно переполняют еврейскую речь о политике. Естественно, что пустословие этого рода нередко влияет на слушателя, как яд миазмов, которого нельзя вдыхать без головной боли и без общего упадка сил. Nihil est Judaeo miserius aut… superbius!
Что же касается обмана, то каким образом иудейский политик стал бы от него воздерживаться? Наоборот, у каждого из них есть в этом случае свой багаж: один был закадычным приятелем Гамбетты, другой вдохновлял политику Бисмарка, третий свысока повествует о таких людях, которых он и в глаза не видал. Как ведь приятно ввести в заблуждение или навязать сказку с хитро подтасованными деталями!.. В этом – двойное удовольствие: и себе самому придаешь цену, да и над другими позабавишься всласть.
Одержимый глубочайшим предательством, еврейский политик безустанно пожирается алчностью, но не менее того мучается гордыней. Проникнутый собственным превосходством, он свысока глядит на арийский мир, говоря себе, что, если это не нынешняя, то, уже без сомнения, будущая его добыча. Разве не все должно отступать перед ним? Да и как, владея систематизированными ad hoc способностями, располагая дарованиями, выработанными и нанизанными природой именно с целью победы, он мог бы лишиться такого владычества? Не за ним ли сокровища энергии и лабиринты коварства? Не ему ли предстоит расквитаться за вековые унижения и оправдать пророчество о всемирном господстве, пророчество, пережившее разгром Иерусалима и разрушение храма?
С такими идеями и вожделениями политика евреев не может преследовать иной цели, кроме верховенства иудейского общества над обществом арийцев, а к этой цели она должна стремиться с воинственным рвением и деловитостью ростовщика. От времени до времени, медленно и в тишине умножив и подготовив свои силы, еврейская армия трогается в поход и кидается на мировую сцену. Сокрушая перед собой препятствия, она переносится от успеха к успеху, от триумфа к триумфу…
Не следует поэтому удивляться, что политика сынов Иуды действует на арийское общество разлагающим образом, что она стремится ослепить умы, обессилить историческое самосознание, ниспровергнув веру в прошлое, по всем направлениям распространить легкомыслие и безрассудство.
«Склонность вдохновляться чуждыми национальными интересами и стремлениями, даже когда они могут быть осуществлены не иначе, как за счет унижения собственного отечества, есть одна из важнейших разновидностей современного политического психоза». (Бисмарк).
С того момента, когда арийское общество вступает в одну из таких фаз, среди которых народ, охваченный помешательством, обольщаемый видениями и подавляемый отвлеченными туманностями, убеждает себя, что все свершившееся на его жизненном пути было только мракобесием и ложью, склоняет главу перед оскорблениями чужеземца и даже сам повторяет их, засыпает в кругу опасностей, ему угрожающих, и вожделений, его гнетущих, тогда для еврейства наступает полный простор, а уж сыны Иуды не промахнутся. В своих разрушительных атаках они сумеют обнять как самые глубокие и отдаленные устои арийского общества, так и все, что у него есть великого в настоящее время. Религия, воинские доблести, память о знаменитых деяниях и о славной борьбе, спасшей национальную независимость, Греция и Франция, поэмы Гомера как и христианские храмы – все будет предано поруганию. Софизм, ирония и карикатура, в стихах прозе и музыке разъедят все своими прокаженными струпьями.
XV. Весьма нелегко произвести анализ причин, которые делают столь гибельным прикосновение иудаизма к арийцам. Тягость опасности возникает уже из той нелепой иллюзии, которой мы страдаем по отношению к намерениям еврейства и которая обусловливается химерической идеей, будто мы в состоянии поглотить его и передать ему драгоценнейшие из наших чувств и понятий.
Однако подобная иллюзия распространена несравненно более чем это казалось бы возможным. Как мало людей видят еврейское общество таким, каково оно есть, с его незыблемыми принципами, с изумительной его цепкостью и связностью и с тем вечным антагонизмом, который в тайниках своего сердца питает оно к арийскому миру. Разбросанное и рассеянное во многих странах, это общество приобретает только больше единения и упорства, дабы надежнее отделять себя от всего окружающего, причем с тем большей энергией продолжает оно жить в самом себе и единственно для себя.
Если же порой еврейство как бы желает смешаться с арийцами и допускает увлечь себя в их кругозор, то это, без сомнения, одно притворство, маска, приуроченная лишь к его же собственным интересам. Чудесно разыгрывая эту роль, еврейство иной раз влияет на арийское общество пагубным образом даже помимо своего желания: добро ведь приносят тому, кого любят и кому отдаются; ничего, кроме зла, не делают для того, кого ненавидят и презирают.
Простой и вразумительный пример может показать с очевидностью весь вред такого влияния. Стремясь захватить огромный барыш сразу, одним ударом, еврейский мозг направляет сюда все свои силы; но при этом у еврея страсть наживы имеет к своим услугам лукавство; она не ошибается и ничего не предоставляет случаю; проницательная, недоверчивая, всегда себе на уме, всегда готовая воспользоваться обстоятельствами, она идет к своей цели верными и легкими шагами.
Где заведуют евреи, там вся жизнь превращается в биржу, там духовная трава не растет.
Перед арийским иудейское общество имеет то преимущество, что представляет организацию, неизмеримо простейшую. Обладая такой совершенной устойчивостью, которая может идти в уровень разве с сохранением того или другого вида в царстве животных, еврейство не требует, как это необходимо для общества арийцев, постоянного вмешательства веяний иного, высшего порядка. Арийским обществом управляют идеи, тогда как у еврейского общества нет ничего, кроме инстинктов, но зато весьма устойчивых и чрезвычайно сильно организованных. Эти инстинкты дают еврейству полный цикл законов его деятельности, совершенно однообразной и неизменяемой на пути веков; они управляют как отдельной особью, так и целым сообществом. Посему образование человека в еврейской среде есть прямой продукт наследственной передачи, а отнюдь не результат специального и тяжелого труда. Одна природа в обществе евреев делает то, чего в арийском мире нельзя достигнуть иначе, как чудесами искусства.
Безумно, стало быть, заблуждение арийцев, когда за лучший образец для себя они берут еврейство. Этому последнему решительно нечего делать с возвышенными целями и с идеальными добродетелями, оно не понимает их и презирает. Идеи же и доблести составляют первооснову арийского общества. Еврейское общество легко переносит известную дозу испорченности, тогда как та же доза может оказаться достаточной для разложения арийского общества. Не представляя никакого неудобства для евреев, некоторые виды свободы даже не служат для них предметом пользования (например, все то, что допускает отраву алкоголем массы населения) и, однако, являются роковыми для арийцев. Наконец, в еврейской среде человек развивается из самого себя в нечто такое цельное и хорошо централизованное, чем без малейшего уклонения правит эгоизм, жгучий в вожделениях и холодный в расчетах. С самого детства еврей умеет сосредоточивать свои действия на своем личном интересе, который, будучи для него святыней, представляет в его глазах и абсолютное, и божественное.