Улица Полумесяца - читать онлайн книгу. Автор: Энн Перри cтр.№ 74

– Нет… не надо!

Мысли о констебле в полицейском мундире хватило, чтобы образумить Ансворта. Явное присутствие полиции могло плохо сказаться на клиентуре, особенно учитывая, что порой джентльмены, покупавшие открытки, имели весьма деликатные вкусы.

– Я сам покажу вам все остальные, – торопливо ответил продавец. – Конечно, я готов. Одно дело – немного приукрасить жизнь, но чтобы дойти до убийства… Это уже совершенно другая плата… совсем другая плата. Следуйте за мной, джентльмены. Сюда!

Он повел полицейских наверх по продавленным ступеням винтовой лестницы.

Фотографии, хранившиеся в верхней комнате, оказались значительно более откровенными по сравнению с ассортиментом, представленным в витринах лавки. Многие изображенные на них особы начисто лишились платьев и декорировались лишь несколькими лоскутками ткани, перьевыми веерами или букетиками цветов. Красавицы могли быть от совсем юного до, скажем так, бальзаковского возраста, но всех их отличали упругие высокие груди и роскошные бедра. А позы некоторых особ выделялись особой эротичностью.

– Вообще говоря, все они вполне невинны, – заявил Ансворт, осторожно наблюдая за реакцией Питта.

– Да уж, вполне, – согласился тот, сознавая, что стоящий рядом Телман едва ли не излучает пламенное осуждение.

По мнению инспектора, особы, продающие себя для такого рода открыток, принадлежали к той же обобщенной людской массе, которая продавалась сутенерам, только этих молодых прелестниц прилично кормили, и внешне они не имели никаких признаков бедности или отчаяния.

– Вы же понимаете? – Напряжение Ансворта заметно ослабло.

Суперинтендант принялся разглядывать снимки более тщательно. Полдюжины или около того могли быть сняты Кэткартом: их отличало превосходное качество, тонкая игра светотени и деликатный намек на то, что за обычной плотью скрывается нечто большее. Одна натурщица держала в руках букет лилий, наполовину прикрывавший ее грудь – эдакое навевающее живые воспоминания смешение непорочности и распущенности. Другая брюнетка с густой шевелюрой раскинулась на турецком ковре, а за нею высились изящные формы поблескивающего медью кальяна, словно она собиралась вобрать в себя дымные ароматы каких-то пряных трав. Чем дольше Питт разглядывал эту композицию, тем больше убеждался, что это работа Кэткарта. В ней присутствовал символизм и тонкие намеки наряду с искусным техническим использованием самой фотокамеры.

Но при всем своем отличном качестве ни одна из фотографий не могла стоить больше того, что Лили Мондрелл заплатила за серебряный чайник, не говоря уже об акварели.

– Да, я понимаю, – громко произнес Томас наконец, – но как насчет открыток другого ассортимента, того, что подороже? Вы принесете их нам или мне придется самому поискать?

Ансворт нерешительно замялся, явно судорожно размышляя, есть ли еще у него надежда выйти сухим из воды.

– Инспектор, – Питт глянул на Сэмюэля, – давайте-ка посмотрим, что вам удастся обнаружить в…

– Ладно, ладно! – воскликнул торговец; лицо его помрачнело, а в голосе зазвенела ярость. – Я сам покажу их вам! Круто вы взялись за меня! Какой вред может быть от нескольких фотографий? Никто ведь не страдает! Никакого вреда, чистое удовольствие. Они же так далеки от реальности, это чистые фантазии!

– Открытки, мистер Ансворт, – сурово произнес суперинтендант.

Ему не хотелось спорить с продавцом, рассуждая о реальной ценности душевных переживаний.

Без всякой любезности достав требуемые фотографии, Ансворт бросил их на стол перед Питтом, после чего отошел в сторону и скрестил руки на груди.

Эти снимки выглядели уже по-другому. От невинности не осталось и следа. Томас услышал, как Телман, видимо, стиснув зубы, с шипением втянул воздух, и ему даже не потребовалось смотреть на инспектора, чтобы убедиться в отразившемся на его лице отвращении, порожденном душевной болью. Некоторые из открыток по-прежнему впечатляли искусством, пусть даже извращенного рода. На первых четырех женщины изображали вожделение – их позы живо свидетельствовали о приближении к экстазу, причем вульгарному, чисто плотскому. Там не было и намека на непорочность – лишь откровенная животная страсть.

Томас бегло просмотрел их, хотя предпочел бы вовсе этого не видеть. Каждая из этих женщин, мечтая о любви, а вовсе не о похоти, не так давно вышла из детского возраста. Возможно, они даже привыкли к более обеспеченной жизни, хотя могли быть и одинокими, испуганными или растерянными… Но все же они вылетели в большой взрослый мир эгоизма и физического использования одного человека другим, просто ради утоления некоей жажды. За исключением, конечно, тех, кому пришлось подвергнуться надругательству от людей, которым полагалось защищать их. В печальных, умудренных житейским опытом глазах юных моделей, казалось, отражалась история их падения. В них читалось уже отвращение к самим себе, которое было пострашнее любой физической травмы.

Кое-какие снимки выглядели еще отвратительнее – изображение пыток, принимаемых ради наслаждения, подразумевало, что в них заключается своего рода тайная радость, достигаемая только нарушением всех этических барьеров. Некоторые фотографии отличались грубыми непристойностями, некоторые – оскорбительной нечестивостью. Наряды на этих оскорбляющих снимках явно выбирались с целью насмешки над святыми орденами: там были изображены монахини с разорванными платьями, извивающиеся на земле или на перилах лестницы, словно изнасилование стояло на одном уровне с мученичеством, а религиозный экстаз достигался подчинением жестокости.

Питта начало подташнивать. Он смотрел на открытки, не желая ничего видеть. Можно ли вычеркнуть из памяти такие образы? С этого момента при виде почтенной монахини из памяти, помимо его воли, будут всплывать эти карикатуры, и Томас не сможет посмотреть ей в глаза, сознавая, что она может догадаться о его грешных помыслах. Что-то уже грязно опошлилось для него.

Попадались и другие, не менее жуткие картинки, с участием мужчин и детей. Сатанинские обряды предлагали символы смерти, жертвоприношения. На двух или трех открытках маячили призрачные тени козлиной головы, кубки крови и вина, отблески света на лезвии ножа…

Телман тихо всхрапнул – еле слышно, но Питт различил в этом звуке такое страдание, словно его коллега издал пронзительный крик. Ему хотелось бы найти способ избавления их обоих от такого знания, но такого способа не существовало.

Среди этих открыток суперинтендант узнал одно прекрасное лицо – уже не молодое, не привлекающее непорочностью цветочного бутона, но более зрелое в той всепобеждающей дерзкой и сокрушительной красоте, в безупречной гармонии изящества и силы, увенчанной ореолом прекрасных волос. В роли монахини запечатлели Сесиль Антрим с откинутой назад головой и с запястьями, привязанными к колесу, с изогнутым дугой телом. Перед нею на коленях в исступленном восторге стоял священник. Странная фотография, отчасти порнографическая, отчасти нечестивая, словно эти два качества слились воедино в фигуре коленопреклоненного отца церкви. Такой впечатляющий и глубоко волнующий образ было далеко не так легко забыть, как обычную эротику. Здесь поднимались духовные вопросы, связанные с природой религиозных порядков, честностью или бесчестием того, что подразумевает служение Господу.