Смерть моего врага - читать онлайн книгу. Автор: Ханс Кайльсон cтр.№ 28

Он говорил все более проникновенно, а заметив, что его влияние возрастает, он вдруг с ровного места (только напряженность в его голосе заранее возвестила об этом) начал кричать. Прямо посреди фразы, в споре со своим противником, он начал буйствовать и орать. Безумец!

Он нападал, он обвинял, он насмехался, издевался, повергал ниц, раздавал удары наобум, направо и налево, опровергал утверждения, которых никто не выдвигал, и при этом ужасно возбуждался. У его противника не осталось ни одного сторонника. Он, противник, никогда не существовал, но был убит этим голосом. И так как он молчал, каждый в зале считал, что он мертв.

Я сидел в ресторане, беззащитный и поверженный. Я был тем самым Никто в зале за стеной. Я слышал свое собственное уничтожение. Меня охватило мрачное предчувствие, и я пал духом.

— Вопит, как бешеный, — сказал кто-то через пару столов от меня.

— Это ж надо — так орать, — отозвался его собеседник.

Потом снова наступило молчание. Только аппарат в углу трясся и кряхтел. Но недолго. Вскоре голос снова обрел прежнее естественное звучание. Теперь он звучал более страстно, с ноткой возбуждения и огоньком. Но это был холодный блуждающий огонь. Откуда бралось его мерцание? Как будто в нем таился инородный металл, время от времени испускавший невидимые лучи. И сквозь этот голос, странно накаленный и колдовской, они преломляли нечто постороннее, иное, странное, непонятное, чуждое, зловещее. Оно исходило не из самого человека. Возбуждение Б. не было возбуждением взволнованного человека. Он не принадлежал к тому типу ораторов, которые во время речи заводятся, исходят потом, впадают в раж и приходят в такой восторг от самих себя, что совершают глупости, изрекая вещи, о которых лучше умолчать. Он слишком хорошо понимал, о чем говорит, и никогда не пробалтывался. Когда он орал, он знал, что делает. Это входило в его программу, он все рассчитывал заранее. Через минуту он уже снова владел собой и держался совершенно раскованно.

В позднейшие годы часто случалось, что после крупных многообещающих выступлений, когда пускались в ход все средства, он спокойно и невозмутимо сходил с ораторской трибуны, в то время как его аудитория изнемогала от возбуждения и напряжения.

Почему восхищенная публика замирала, приходила в исступление и лишалась разума? Влияло ли на нее содержание его речей, его аргументы или манера выступать, этот грандиозный фейерверк пестрых, внезапно выпускаемых ракет, непрерывные разрывы тяжелых снарядов?

Похоже, его не слишком волновали смелые идеи, которые он возвещал с трибуны. Его скорее интересовал противник, на которого он обрушивал эти спорные истины. Но в конце концов, могло быть и так, что он всего лишь хотел оказать определенное влияние на слушателей, рассчитывая подвигнуть их к достижению какой-то другой цели. И поэтому он снова и снова повторял одни и те же аргументы, чтобы аудитория реагировала не на слова, но лишь внимала голосу. В голосе и заключалась конечная цель.

Снова появился хозяин.

— Что-то громковато, — сказал он и уменьшил звук.

Он мне кивнул, а я ему не ответил.

Испуг, охвативший меня, постепенно улегся. Колдовство исчезло. Усталость снова давала о себе знать. Я пребывал в своеобразном полусонном состоянии, когда душа обретает чуткий слух, сознание слегка затуманено, но одновременно как бы пронизано более сильным внутренним светом. Все видится более ясно и отчетливо. Сильнее ощущается земное притяжение; руки, словно налитые свинцом, повисают вдоль тела, ты расслабляешься и ощущаешь их теплый вес. Вещи кажутся прозрачными, до самого основания. Сбивающий с толку ритм жизни, тяготеющий к временным категориям, выключается. Прошлое, настоящее, будущее предстают как нечто неделимое, из коего становится видимой целостность.

Остальные посетители ресторана больше не обращали внимания на речь. Они разговаривали и смеялись.

Голос отдалился. Он все больше и больше обретал звучание чего-то призрачного, нереального. Я расслабился и закрыл глаза. Приглушенный голос ничуть не потерял своей проникновенности.

Снова один за другим последовали грозовые раскаты. Затем снова наступило напряженное затишье перед бурей. Но все это приглушалось уменьшенной громкостью аппарата.

Что-то таилось в этом голосе, что не имело ничего общего с его обладателем. За этим криком, рожденным из холодной страсти, за беснованием, которое выдавало изощренность безжалостного образа мыслей, проступало нечто иное — великое счастье, большой успех — или великая опасность, великая катастрофа и гибель?

Это удручало меня и одновременно покоряло. И теперь, как и прежде, мне показалось, что голос обращает свое послание персонально ко мне. Но по-другому. Снова между нами возникло как бы согласие. Не знаю, что это было. Но он имел дело только со мной, и больше ни с кем из его друзей. Маленький, невзрачный мужчина, одержимый чем-то, что было сильнее его, говорил так, словно душил сам себя. Словно над ним тяготело проклятие. Словно факел вспыхивал на распутье. Он должен был сделать выбор. Принять судьбоносное решение. И всякий, кто приходил в соприкосновение с ним, был отмечен печатью избранности. А сам он все равно оставался маленьким, амбициозным приказчиком, который мечтает стать хозяином лавки. Время от времени, когда в него проникало это постороннее, более крупное, когда оно обретало над ним полную власть, он беспомощно замирал перед чем-то непостижимым. Он не мог совладать со своей одержимостью. Так кто же он? Он непрерывно задавал себе этот вопрос. И не знал ответа. В такие мгновения он становился чуждым себе самому. То, что накатывало на него, было ему чуждым. Но иногда он думал, что он сам был своим наваждением. Тогда он мнил себя столь же крупным и могущественным и неукротимым, как река, как бурный поток. И тогда он начинал напирать, кричать и буйствовать. Он не мог удержать себя. Выходил из берегов. Но не постигал этого. Мне казалось, что он кричит как тонущий, который хочет спастись.

Я был пробужден от этих грез весьма неприятным образом. В помещение ресторана посыпался град камней, одно окно со звоном разбилось, в него снова полетели камни, они стукались о деревянные стены и попадали в оловянные кружки, а те отзывались громким звоном и падали на пол. Один камень угодил в громкоговоритель, и аппарат умолк. После этого в помещение ресторана ворвалось несколько угрюмых парней. Один загородил дверь, придерживая спиной ручку. Никто больше не мог выйти из ресторана. Немногочисленные посетители, и я в их числе, не понимали, что это значило. Парни похватали стулья и стали размахивать ими в воздухе и яростно бросать на пол, разбивая в щепы. Угрюмое выражение лиц явно противоречило увлеченности, с которой они предавались своему занятию. Столы были опрокинуты, пестрые скатерти разбросаны по углам, плетеные сиденья стульев разодраны, а отломанные ножки валялись на полу. Один из погромщиков стоял у стойки и в отсутствие хозяина швырял на пол все бокалы и стаканы подряд. Правда, один стакан он держал под краном бочки, быстро наполнял его пенистым пивом и осушал до дна. Внезапно они перестали крушить столы и стулья и переключили внимание на посетителей. Один из них направился к моему столу, выражение его лица не предвещало ничего хорошего.