Врач, осматривавший ее накануне, восхищался ее острым зрением, отличным слухом и ее силой, несмотря на сломанное бедро. С ним Мэри Пур говорила о политике, желая показать свою осведомленность. «Вы умнее меня, миссис Пур», – сказал доктор, и Мэри не сомневалась в том, что он говорит искренне.
«Если я в такой хорошей форме, то почему мне нельзя курить?» – спросила его Мэри, но он только рассмеялся и спрятал стетоскоп в чемоданчик.
Мэри редко показывала окружающим, насколько она еще ловкая и сильная. Ей хотелось насладиться преимуществами старости, хотелось, чтобы о ней заботились, чтобы вокруг нее суетились и хлопотали. Она даже позволила Сэнди, одной из девушек, работавших в доме престарелых, обрезать свои белоснежные длинные волосы, хотя сама вполне могла и расчесать их, и собрать в пучок.
Она старалась не отставать от жизни. Мэри регулярно смотрела новости, телевизор по-прежнему оставался для нее диковинкой. У нее был телевизор в доме смотрителя, но там на экране не было ничего, кроме полос. Она обязательно просматривала газеты. И вот теперь у нее на коленях лежала «Береговая газета», и когда лодки в гавани приобрели свой обычный цвет и рассветный спектакль закончился, Мэри развернула газету и начала читать. Больше всего она любила кроссворды, но их оставляла напоследок. Она сначала прочитывала все статьи и только потом принималась отгадывать кроссворды, дожидаясь, пока Труди или Джейн не выйдут на веранду.
Мэри прочитала первую страницу, перевернула ее. И увидела фотографию: белоснежный маяк на фоне черного неба. У нее защемило в груди, но тут же отпустило. В углу снимка она видела угол дома смотрителя, того самого, в котором столько лет жила семья Кейлеба, ее мужа. Теперь дом принадлежал Службе заповедников. Мэри прочитала заголовок: «Киссриверскому маяку угрожает гибель». Статью написал Пол Маселли. Мэри нахмурилась. Пол Маселли? Теперь они позволяют любому писать о маяке. Она прочитала статью до конца. Организован комитет по спасению маяка. Председателем его стал Алек О’Нил. Мэри одобрительно кивнула, когда прочитала об этом. Удачный выбор.
Она опустила газету на колени и стала думать об Алеке О’Ниле. Мэри слишком поздно узнала о смерти Анни, поэтому не попала на похороны. Она оплакивала ее, так и не сумев вспомнить, когда в последний раз плакала, потеряв кого-то. Но Анни… Добрейшая душа. Почти как дочь для Мэри, хотя ее собственная дочь Элизабет никогда не слушала рассказы матери с таким вниманием. Мэри могла говорить с Анни обо всем, и та от нее ничего не скрывала. «Мэри, – сказала Анни однажды ночью, когда дрова в камине уже прогорели и они пили бренди и кофе, – ты знаешь меня лучше всех».
Мэри любила Анни, была готова отдать за нее жизнь. Она думала об этом после смерти молодой женщины. Почему вместо нее смерть не забрала Мэри? Она уже достаточно пожила, а у Анни все еще только начиналось. Мэри любила Анни той слепой любовью, которая позволяла ей делать для Анни все, что угодно, заставляла превыше всего ставить счастье Анни и не задумываться о последствиях.
Некоторое время после смерти Анни Мэри не могла себе представить, как будет жить дальше. После того как Мэри перевезли в дом престарелых, они виделись реже, но Анни все равно приходила пару раз в неделю и почти всегда приносила подарки. Хотя Мэри ничего не было нужно. Но такой была Анни, и Мэри понимала, что спорить с ней бесполезно. Анни ненадолго задерживалась в доме престарелых. Кругом всегда были посторонние люди, и Анни во время бесед тщательно подбирала слова.
Ее последнее посещение никак не выходило у Мэри из головы. Она снова и снова повторяла себе, что Анни умерла и это больше не имеет значения. Но в тот день Анни была в таком отчаянии, когда сидела с Мэри в гостиной, в окружении других стариков и старух. Улыбка ни разу не появилась на ее лице, она едва сдерживала слезы. В конце концов Мэри увела ее в свою спальню и дала возможность выплакаться и облегчить душу. Мэри отпустила Анни ее грех, словно священник на исповеди. Когда она думала об Анни после ее смерти, она говорила себе, что та умерла прощенной.
Мэри послала открытку с соболезнованиями Алеку и детям. Сэнди отвезла ее в магазинчик, чтобы купить что-то подходящее к случаю. Мэри заставила девушку объехать с ней четыре или пять магазинчиков, пока не нашла открытку с белоснежным маяком. Мэри не спала целую ночь, обдумывая, что написать. Она составляла в уме длинные предложения о том, какой необычной была Анни, как ей будет ее не хватать, но в конце концов написала что-то совсем простое, банальное и отослала открытку.
Алек О’Нил. Мэри никогда не могла смотреть ему в глаза. «Я не причиню ему боли, – постоянно твердила Анни. – Я никогда не причиню ему боли».
Мэри снова взялась за статью о маяке, перечитала ее еще раз. Комитету требовались исторические сведения о маяке, значит, скоро они обратятся к ней. Кто же придет? Алек О’Нил? Пол Маселли? Или кто-нибудь из Службы заповедников? Это было бы лучше всего. Если же придет Алек или Пол… Что ж, последнее время она стала слишком разговорчивой и может сболтнуть то, что им не стоит слышать.
8
Оливия купила себе клубничное мороженое в вафельном рожке и села на лавочку наискосок от деревянного дома, где раньше размещалась мастерская Анни. На фасаде здания она насчитала десять больших окон, и каждое украшал витраж. С того места, где сидела Оливия, она не могла как следует рассмотреть рисунки на стекле.
Однажды она уже сидела на этой скамейке и смотрела на витражи. Это случилось, когда Анни была еще жива, примерно через месяц после того, как Пол принялся рассказывать о ней при каждом удобном случае. Уже тогда Анни занимала мысли Оливии, поэтому она уселась на этой скамейке, чтобы рассмотреть женщину, от которой был без ума ее муж. Но Анни так и не появилась.
В тот раз Оливии не хватило смелости зайти в мастерскую. Она не поручилась бы за себя, если бы столкнулась с Анни лицом к лицу. Пол был очень привлекательным мужчиной, так что если он пытался соблазнить Анни, то это всего лишь вопрос времени. Оливия представила, как она входит в мастерскую, заводит с Анни разговор. Если у этой женщины есть хоть капля достоинства, то она не захочет причинить Оливии боль. Так рассуждала Оливия почти год назад.
Теперь она устроилась на скамейке совсем по другой причине. Ей захотелось понять, чем Анни так привлекала Пола. Оливия успела почувствовать, как меняется она сама. Ей начала нравиться ее добровольная работа в приюте для женщин в Мантео, хотя раньше она никогда никого не врачевала бесплатно. Медицинская практика всегда была связана для нее с извлечением солидного дохода.
Сначала работа в приюте показалась Оливии тяжелой. Она близко к сердцу принимала истории, которые рассказывали ей эти женщины. По ночам Оливия лежала без сна, лица обитательниц приюта стояли у нее перед глазами. Жалобы несчастных и их детей разбередили в душе Оливии старые раны, которые она считала давно закрывшимися.
Она слишком хорошо понимала, что значит быть жертвой, каково это – чувствовать себя беззащитной и отчаявшейся. Ей до сих пор приходилось напоминать себе, что для нее это уже в прошлом. Она стала хорошим врачом, могла быть уверенной в своем будущем. Но когда Оливия видела в приюте голодных, избитых детей, то сразу же вспоминала те снежные зимы, когда у нее была одна пара туфель на тонкой подошве, или ужины, состоявшие из банки консервированных бобов и единственного горячего хот-дога, которыми она должна была поделиться с братьями.