Париж от Цезаря до Людовика Святого. Истоки и берега - читать онлайн книгу. Автор: Морис Дрюон cтр.№ 80

Каким же будет вклад Кипра в развитие великой эллинистической цивилизации? Таким же важным, определяющим в области человеческой мысли, каким стало когда-то открытие меди в техническом отношении.

В тот самый год, когда Тир оказался в руках Александра Македонского, в городе Китион, на юго-востоке острова, родился Зенон – Зенон-философ, который прославится в Афинах, основав там так называемую школу «Расписного портика», или школу стоиков, [347] Зенон, признанный одной из ключевых фигур в духовной истории человечества.

Почему стоическая школа имела такой огромный успех, став makaria в философии сначала в эллинистический период, а затем и на всем протяжении греко-римской цивилизации? Почему стоицизм в течение пяти столетий служил своеобразным каркасом цивилизованному миру, каркасом, которого мы больше не замечаем, но который в некотором отношении продолжает нас поддерживать?

Главной заслугой Зенона Китийского, по мнению одного из современных исследователей, «было сближение этики и физики»: хорошо вести себя в этом мире, зная и понимая его.

Стоическая мораль не сводится к тому, чтобы невозмутимо переносить превратности и удары судьбы. Обычно, употребляя термин «стоический», мы путаем следствие и причину, принимаем проявление за суть.

Философия Зенона и его последователей соединяла в себе античную религиозную концепцию божественного дыхания, одухотворяющего Вселенную, с концепцией научной, позволяющей разглядеть в этой Вселенной строгий порядок. Она предлагала некий средний путь, располагающийся между мистикой и разумом. Божество для нее – это порядок. Жизнь неслучайна; она создана, она управляется божественным законом – Логосом, что в конечном счете похоже на управление нашим собственным разумом.

Исходя из этого, стоицизм подразумевает формирование человека, живущего в согласии с миром, человека, который не сгибается и не дрожит перед слепой неизбежностью: не пасующего перед трудностями эпикурейца, эгоистически ограничивающегося организацией удовольствий, которые он может получить от жизни; не строптивого, полного презрения к жизни паразита, такого как киник; не бунтаря, восстающего против мира, в котором он не находит себе места, не желая признавать, что мир этот ни непознаваем, ни абсурден. Человек стоиков – это человек, который благодаря тройственному знанию – метафизическому, физическому, этическому – достигает величия души, позволяющего ему преодолевать все жизненные ситуации или, вернее, во всех жизненных ситуациях преодолевать самого себя. Этот человек способен на великие деяния, если природа и обстоятельства предоставят ему случай их совершить, но он умеет хранить достоинство и в обыденной жизни, и даже в невзгодах и страданиях, ибо во всех отношениях занимает в мироздании первенствующее положение.

Чтобы доказать или проявить свои качества, человеку стоиков не надо принадлежать к какому-либо закрытому сообществу, нации, классу или касте; он – частное выражение универсализма.

Так что эта философия должна была прекрасно подойти Римской империи, многонациональному сообществу людей, стремящемуся к идеалу всеобщей законности и мира и в то же время строго структурированному и иерархизированному, начиная с самого императора, высшему проявлению человеческого порядка. Что не означает, что римляне времен империи жили всегда и только в соответствии со стоической моралью, вовсе нет! Однако на протяжении нескольких столетий она служила им эталоном поведения.

В эту эпоху, которую по некоторым параметрам можно рассматривать как апогей истории человечества, все великие примеры для подражания – Плутарх, Цицерон, Сенека, Эпиктет – были стоиками. Все римляне, в том числе и самые высокопоставленные, вскрывшие себе вены или выпившие яд, чтобы не дожидаться неизбежной кары или немилости, были стоиками и последователями Зенона, который, как говорят, предпочел умереть, отказываясь от пищи, утверждая, что его смерть соответствует порядку вещей. Надо, правда, сказать, что было ему тогда девяносто восемь лет! Его школу называли «матерью неустрашимой свободы».

По крайней мере один раз стоическое совершенство будет воплощено в самой прекрасной и возвышенной форме на самой высшей ступени римского мира в лице императора-философа Марка Аврелия.

Однако киприот Зенон Китийский не только дал римской цивилизации философское обрамление. Он сделал гораздо больше: он приуготовил наступление христианского миропорядка.

Самим универсальным характером своего учения, предложением стремиться к идеалу совершенства, призывом к признанию высшей воли некоего создателя и устроителя Вселенной, Зенон предрасположил средиземноморский мир к приятию идеи единобожия. «Кесарю кесарево» – это мог произнести и стоик. Гимн Зевсу, написанный Клеанфом, первым последователем Зенона, – это тот же «Отче наш, иже еси на небесех». И понятие свободы выбора неявно присутствует во всей этой философии.

Евангельская проповедь не смогла бы столь широко распространиться в античном мире, если бы путь ей не проторил стоицизм.

На заре христианства Кипр облагодетельствовал Историю еще одним замечательным вкладом, еще раз выступив в роли перевалочного пункта на пути цивилизаций.

Один из первых распространителей нового вероучения, неразлучный спутник апостола Павла, Варнава был родом с Кипра. И очень может быть, что сохраненные им на родине связи стали причиной того, что совет Антиохийской церкви выбрал Кипр целью первого миссионерского похода апостолов в языческие страны. Потому что до сих пор, в годы, непосредственно последовавшие за смертью Христа, пополнение рядов христиан осуществлялось исключительно за счет иудейских общин. В ту пору христианство носило еще, если можно так выразиться, узконациональный характер.

Правда, приключение, описанное в Деяниях апостолов, случилось с этими двумя путешественниками не на Кипре, а в Листре, в Малой Азии. Павел и Варнава пришли в город, и Павел стал проповедовать там с таким пылом, искусством и красноречием, а потом еще и исцелил больного, что восторженная толпа признала в апостолах Зевса и Гермеса, спустившихся с небес на землю, и стала звать в храм, чтобы совершить жертвоприношение в их честь. После чего, поскольку они сопротивлялись, пытаясь обратить присутствующих от идолов «ложных к Богу Живому», та же толпа прогнала их, швыряя в них камнями. [348]

Я вспомнил эту историю, потому что она позволяет нам довольно хорошо представить себе этих вдохновенных странников, такими, какими они высадились в Саламине: Варнава, высокий, спокойный, величественный, с пышной бородой – так похожий на изображения Зевса, и Павел, сухопарый, подвижный, нервный, проницательный, неутомимый оратор, мастер убеждения, полностью соответствующий представлениям древних о Гермесе.

Однако гораздо более важное событие произошло на Кипре. Именно там Павлу, которого в ту пору звали еще Савлом, удалось обратить первого язычника. И какого язычника! Самого римского проконсула Сергия Павла. Это обращение имело для апостола такое значение, он увидел в нем такой глубокий смысл, что решил оставить свое имя и взять новое – имя обращенного им высокопоставленного римского чиновника. Так Савл из Тарса, бывший мытарь, становится до скончания времен Павлом. [349] Если свой истинный путь святой Павел обрел в Дамаске, то на Кипре он обрел имя.