Фазовый переход. Том 2. «Миттельшпиль» - читать онлайн книгу. Автор: Василий Звягинцев cтр.№ 78

– Эк ты разошёлся, – покачал головой Новиков. – Остапа понесло… Не так всё просто. Мы ту же картинку немного по-другому видим. Полторы сотни помощников и помощниц нам, натурально, не помешают, но…

– Пускать козла в огород… – из глубины своего кресла бросил Удолин.

– Да я же пока так, в плане общих рассуждений. Подработаем детали, диспозиции напишем, – слегка сдал назад Воронцов.

– И тебя над Дайяной смотрящим поставим, – улыбнулся Новиков.

– Я могу и сам справиться, – возразил Шульгин. – Зачем усложнять контуры управления?

– Друзья, друзья! – воззвал Удолин. – Любите вы поговорить. А наш уважаемый Арчибальд жестами показывает, что обед готов и столы накрыты. Может быть, прервёмся на какое-то время?

– Абсолютно правильная мысль, – согласился с профессором Воронцов. – Заодно вопрос у меня, уже на другую тему. Вы не слышали, что там с американским авианосцем приключилось? Мне вахтенный сказал – по радио что-то очень кратко и бессвязно передали. Я и подумал…

– Неизбежная на море случайность, – ответил излюбленной присказкой Воронцова Сашка.

Волович не успел наклонить горлышко бутылки над стопкой, как «железнодорожник» твёрдо, но без излишней грубости отобрал у него коньяк.

– Достаточно, пожалуй. Не в кабаке всё же. Вам вопросы задали. Ну и начинайте отвечать. По порядку. Волович Михаил Иосифович. Это мы знаем. Возраст, род занятий, происхождение, сословие… Так, чисто справочно.

На первые два пункта он ответил честно – тридцать шесть лет, журналист. Дальше запнулся. Происхождение? Не дворянин точно. Не купец, не крестьянин. Раньше писал в анкетах – «из служащих». А здесь как?

– Родители – педагоги, – попробовал он выкрутиться. – Предыдущие два поколения тоже. А ещё раньше – мещане, пожалуй.

«Пенсне» хмыкнул и что-то записал карандашом в блокнот. Михаила всегда раздражало в чужих текстах распространённое: «Сделал пометку». Пометки коты и собаки делают, а люди пишут.

На какую ерунду внимание отвлекается, чтобы хоть на несколько секунд оттянуть «момент истины». Или, как в том анекдоте – «Пока не началось».

– Забыли, в каком сословии числились? А ведь не мальчик уже к семнадцатому году были, университет, наверное, окончили. Какой, кстати?

– Московский, разумеется, – ответил Волович, тут придумывать ничего не надо.

– Факультет?

– Филологический.

– У кого учились? – изобразил живой интерес «пенсне». – С какого года по какой?

Михаил впал в ступор. Сказать правду, что поступил в девяносто шестом? Не поверят. Ему тогда пять лет должно было быть, если «тысяча восемьсот». А про «девятьсот» лучше и не заикаться.

– Не помню, – только и выдавил он.

– Удивительно. С чего бы вдруг такая амнезия? Сословия не помните, когда и у кого учились – тоже забыли. Однако говорите грамотно, культурно, ни в каких житейских реалиях не путаетесь, рубли в валюту и обратно переводите без усилий. Сигареты вон американские выбрали, а не папиросы «Ира», «что остались от старого мира». Интересно это всё. И товарищ Агранов вас не в больницу Кащенко отправил, а сначала в тюрьму, потом в своё общежитие. На вольное поселение, так сказать… Вас самого это не удивляет?

Волович, в голове у которого слегка плыло всё, и не от коньяка поверх водки и пива, а просто так, словно перед обмороком, обречённо пожал плечами:

– Устал удивляться. В тюрьме четыре дня в потолок смотрел, только этим и занимаясь…

«Железнодорожник» сочувственно вздохнул:

– Ну хоть где работали, в каких газетах и журналах? Пусть не название, пусть только направление… Специальные, ведомственные или для широкой публики? Фельетоны писали, уголовную хронику или про политику? За большевиков, против?

Волович помотал головой.

– Как хотите – не помню. Чтобы не растягивать допрос – сразу скажу: не помню ничего с момента появления на окраине Москвы. Причём в воде. Как бы очнулся от холодной воды. Вылез на берег, стою, озираюсь. Тут автомобиль подъезжает. С чекистами. Сажают и везут. На Лубянку. К тому, кого вы назвали Аграновым. Он меня расспрашивал почти о том же, что и вы. Потом в тюрьму отправил. Из тюрьмы – в общежитие. Я спросил коменданта – мне разрешили прогуляться в город. Там встретились ваши люди. Доставили сюда. Вот всё, что я могу вам честно сообщить… Про газеты? Тоже не могу сказать. Ни названия, ничего. Кажется, политикой я занимался. Про выборы какие-то писал… Про демонстрации несогласного с властями народа…

Сказал и, внутренне сжавшись, стал ждать, что будет дальше. Последние фразы он приплёл специально. Насколько он помнил историю, последние «свободные выборы» здесь были только в Учредительное собрание. Десять лет назад. Тогда же и демонстрации антибольшевистские были. В то же время говорил он чистую правду. На борьбе за «чистые выборы» и против «антинародного режима» имя, можно сказать, себе сделал. Тут хоть на детекторе лжи проверяй – честен он, как на духу.

Вообще люди, к которым он попал, казались ему гораздо страшнее Агранова. Если только они не подосланы Аграновым же, чтобы взять его, так сказать, с другого конца. Но верилось в это слабо. Зато Михаил каким-то верховым чутьём понимал, что по-любому говорить и им, кто он и откуда, никак нельзя. Поверить-то они скорее всего поверят (как и Яков), люди серьёзные и явно неглупые, сообразят, что никакой вражеский агент такую «легенду» лепить не станет. Разве что за сумасшедшего примут, но нет, эта тема уже поднималась и отработана.

А раз поверят, то начнут вытягивать из него абсолютно всё, что он знает о «другом мире». А главное – будут добиваться, чтобы выдал секрет «перехода». И цель. Ну и что он ответит? Значит, единственная разумная тактика – до последнего изображать потерю памяти. Как бы нелепо это ни выглядело. Впрочем, почему так уж нелепо?

Он много чего читал и слышал о самых разных вариантах амнезий, ретроградных и антироградных, полных и «мозаичных», о выпадениях памяти строго выборочных. Бывают ещё и конфабуляции, сиречь ложные воспоминания при полностью сохраненных качествах личности, опровергнуть которые при отсутствии документальных доводов невозможно. И ряд других, крайне интересных повреждений мыслительного процесса. То есть подкован был Михаил в этой теме гораздо лучше, чем бухгалтер Берлага со своими жалкими магараджами, кунаками и слонами. А что вы хотите – XXI век, время всеобщего увлечения психическими расстройствами, извращениями и психоанализом.

«Железнодорожник» встал и, перегнувшись через стол, два раза быстро, сильно и очень больно ударил Воловича по лицу раскрытой ладонью. В голове зазвенело, как от хорошего нокдауна, и было это вдобавок гораздо обиднее, чем удар кулаком.

– За что? За что вы меня бьёте? – откинулся Михаил на спинку стула, чувствуя, что из носа потекла кровь. Ему захотелось сжаться в комочек и спрятаться под стол. Вдруг не найдут. Или – оказаться в уютной и спокойной тюремной камере ГПУ. О Москве XXI века отчего-то даже не вспомнил. Мир вокруг сжался до сиюминутной реальности, какие там прошедшие и будущие времена! Чистый инфинитив [162] .