Защита - читать онлайн книгу. Автор: Станислав Хабаров cтр.№ 10

Позвонила Инга.

– Мы, Дарья Семёновна, с вами без секретов. Но что у вас творится? На днях позвонила мне неизвестная женщина. Моя доброжелательница (мир не без добрых людей). О вашей Любе. Да кто она, и что у неё с моим мужем?

– Она машинистка, и, думаю, ничего.

– Нет дыма без огня. Хочу прийти, взглянуть на неё.

– И смотреть нечего.

– У неё серьёзные отношения с Борисом?

– Да кто это вам сказал? Поверьте, ничего серьезного!

Дарья Семёновна подумала, что кто-то действительно сбивает Любу с толку. Наверное, Кирилл. Ему-то хоть бы что, а Мокашов всем нравится. Беззащитный «голубчик Мокашов». По слухам, несчастлив с женой. Люба сказала об Инге, его жене: «вроде бы крутит с Кириллом. Есть такое мнение». Так она подумала, а вслух сказала:

– Не знаю, не думаю. Не слушайте никого, сплетниц тут полно.

Снова позвонили из ИПМ:

– Ответ нашли? И как с пропусками?

– Не смотрела ещё, – ответила она в сердцах, – и я не Шива с десятком рук.

– Найдите Левковича. Подсуетитесь, в конце концов.

«Бесцеремонные». Она сходила к зрительному залу и попросила передать записку Левковичу. Затем зашла в экспедицию и отыскала пакет из ИПМ. Он, видно, до этого попутешествовал по факультетам. Был распечатан и в потрепанном конверте. Она положила пакет с имплозией шефу на стол.

Снова звонили из ИПМ. «Такие не остановятся».

1

С вопросами шеф менялся. Он не был безобиден в ответах. Язык у осьминога – рашпиль, и может работать как сверло, сверля броню прочих защитных раковин. Жалкий, загнанный в угол паучок вырастал в мифического кракена. В огромного Сверрова кракена, о котором и по сию пору ведутся споры: был ли он на самом деле или плод разгоряченного воображения?

«У шефа особенные глаза, – думал Мокашов. – У кракенов они необыкновенные. Блюдечками. Пронзительно смотрят они на тебя. В лучистых морщинках, и закрываются они, как у осьминога: точно шторка задёргивается, как Димкин мешок для кедов… А как его понять? «Вы не просто инженер по диплому. У вас инженерный склад ума». (Обругал или похвалил? Пойди пойми). «Вы как собака: мыслите математически, но не умеете сказать». «К чему вам эксперименты? У вас прекрасная теория. Бросайте свои опыты ко всем чертям».

Нет, он не станет бросать. Это он прежде бросал, в Краснограде. Там у него впервые вышло. А может, он так считал? И верилось, что так будет всегда. Его не трогала поначалу тема жидкого взрывчатого вещества, навязанная ему, до тех пор пока он «глазами бога» не увидел форму распада жидкой струи, её неустойчивости.

Обычно как снимается струя? Летящей в воздухе. И голова струи, разрушаясь, скрывает всё. А он додумался снимать медленно истекавшую струю в спутном потоке воздуха. Снимки получились идеальные. А в темноте, при вспышке, и невооруженному глазу видны её особенности. Оказалось, глаз – очень совершенный инструмент, но ему мешают наслаивающиеся кадры. Ах, как красива картина сверкающей струи! Но на ней не видно видов неустойчивости. А тут они ему замечательно открылись. Перед распадом изгибается струя, как змея, и разрывает её всё то же капиллярное пережатие. В темноте вспышка выхватывает мгновение, и глаз видит форму неустойчивости. Как глаз Бога – идеально. Такое дорогого стоит. Этого не видел никто, как не видели невооруженным глазом разлетающиеся продукты взрыва.

Нет, он не выступит против. Он не герой, и у него своё нужное дело, и верно правило: «Не судите и не судимы будите». Короче, лучше не вмешиваться, закрыть глаза, ходить себе с бутафорской улыбкой Теплицкого и говорить Маниловым одни лишь ласковые слова. И всё получится самым распрекрасным образом. Но до тех пор, пока твоя внутренняя противоречивость не взорвёт деланную идиллию и, возможно, попутно погубит и тебя самого».

2

Теперь Протопопову оставалось только слушать. Он сидел в приставном ряду, поставленном вдоль стены. С отпечатанными выступлениями выступали оппоненты. Оппонентов слушали вполуха. Естественно, они высказывались «за». Протопопов поворачивал бледное лицо. Он был похож на космонавта, решившего действовать на свой страх и риск без помощи центра управления, но потративший слишком много топлива на стандартный маневр. Теперь Земля разбиралась, а он ждал её решения, не имея возможности вмешаться.

По сути своей, Протопопов не был ни учёным, ни администратором. Он был артистом, перепутавшим подмостки театра. Он был спокоен, но мог прикинуться жалким, мог убеждать вкрадчивым голосом, и это у него получалось. Как и многих незадавшихся людей, его влекло к себе непонятное «великое». Ему хотелось в этом поучаствовать, хотя бы чуть-чуть коснуться. «Великое» рождается неожиданно. Он помнил крылатые слова:

«Мысль была ещё слишком слаба; наука на степени школьного знания, – но поэзия обогнала тугой рост русского просвещения, и в этом её особенное историческое у нас значение», – написал Аксаков о Пушкине.

Когда бывший следователь по особо важным делам Виталий Прокопенко, позвонив на кафедру, уселся в скверике напротив проходной института, собираясь ждать, он ещё не знал, что в эти самые минуты решалась судьба его заказчика – Дмитрия Дмитриевича Протопопова. Минуты защиты казались самыми важными для него, и чаша весов оценки учёного совета склонилась к обманчивому равновесию.

Виталий Прокопенко пришёл сегодня к бывшему сокурснику неожиданно. Они не договаривались. Они чуть ли не четверть века до этого не виделись, не встречались и слышали друг о друге только из вторых рук. Судьба по-разному распорядилась с каждым из них. Дмитрий Дмитриевич Протопопов стал завкафедры престижного вуза, их бывшей альма-матер, а Виталий Прокопенко – бывший следователь-дознаватель МВД, а ныне отставник – подрабатывал случайными заработками и еле сводил концы с концами. Когда Протопопов отыскал его и предложил встретиться в кафе, он был удивлён. Они встретились, и оба были поражены причудами веятеля-времени, изменившего их внешний вид.

Прокопенко в студенческие годы выглядел щеголем. Привлекали внимание его тщательно уложенный зачёс, складки брюк стрелками и модные рубашки. Достать тогда такие было трудно, но не для него. Он жил в общежитии с иностранцами. Начальные годы учёбы, впрочем, обоим не запомнились.

Виталия окружала тогда прыщавая команда, шайка-лейка (он был её негласным лидером), крепко озабоченная и объявившая своим лозунгом: «Все силы на поебон бабца». Но эти в первую же сессию сгинули. Всех их повыгоняли, и из всего пёстрого сообщества остался только он, и даже как-то промылился в престижное общежитие с иностранцами, что поднимало его в глазах окружающих. Тогда-то и стал он отлично выглядеть. Одежда его всегда содержалась в полном порядке, и из всех сокурсников он один употреблял мужской одеколон.

С ним долго крутила красивая Людка Хобич, чтобы, в конце концов, натянуть ему нос и выйти замуж за Эрика Шульмана, который в студенческие годы, казалось, внимания на неё не обращал и демонстрировал полное равнодушие, как опытный хищный зверь, сидел в кустах у водопоя в засаде, и ему только оставалось к жертве лапу протянуть.